Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 169

Но всё же, пускай с поправкой на меньшую эффективность обучения, крупный головной мозг должен быть следствием прямой приспособительной эволюции. Групповой отбор его не объяснит; если групповой отбор и внёс какой-то вклад в эволюцию этого признака, этот вклад не был решающим (групповой отбор вообще волей-неволей оказывается менее мощным, чем индивидуальный). Итак, надо выбирать между отбором на приспособленность ко внепопуляционной среде, ко внутрипопуляционной среде и половым отбором.

Сама по себе парадоксальность парадокса Уоллеса связана с тем, что отбор на соответствие внепопуляционной среде, как кажется, недостаточен для объяснения развития столь сложного мозга. Что осталось? Внутрипопуляционный и половой отбор. И тут-то мы видим мощные факторы, которые могли обеспечить эволюцию нашего мозга.

Начнём с полового отбора, саму концепцию которого Дарвин предложил в связи с проблемой эволюции человека. И сегодня мы видим, что многих женщин привлекают мужчины с высоким интеллектом, хорошим чувством юмора и выраженными творческими способностями. Не говорите, что жёны умников, шутников и творцов часто сожалеют о том, что связали свою жизнь со своими непрактичными мужьями, а не, к примеру, с занудными богачами. Жалеют. Но всё же раз за разом ведутся на уловки умников, шутников и творцов…

А ещё в самых разных культурах мужчины, которые хотят понравиться женщинам, начинают использовать более сложные речевые конструкции, чем обычно, а также шутить и демонстрировать творческие таланты — способность к танцу, пению, музицированию, стихосложению, живописи и т.п. Вы думаете, это случайность?

Сказанное относится к сегодняшнему дню, но у нас есть основания предполагать, что так было и раньше. Посмотрите лекцию Денниса Даттона на TED’е об эволюционной теории красоты. Вы могли себе представить, что сложные и красивые каплеобразные ашельские рубила, которые наши предки делали в течение головокружительно долгого периода времени (начавшегося 2,5 млн лет назад и закончившегося 1,4 миллиона лет назад), обычно не носят следов износа от использования? Так для чего делались эти рубила? Чтобы показать кому-то свои экстраординарные умения. Кому? Вероятно, потенциальному партнёру, точнее, партнёрше. По Даттону, приём «Почему бы тебе не зайти ко мне в пещеру, я бы показал тебе мои топоры?!» отлично работает до наших дней.

Нет оснований сомневаться, что половой отбор внёс свой вклад в усложнение поведения людей, которое потребовало увеличения их мозга. Но, вероятно, этот фактор был не единственным. Я согласен с теми, кто считает приспособление ко внутрипопуляционной среде самой существенной причиной увеличения нашего мозга.

В самых разных примитивных обществах успех в выживании и размножении тесно связан с социальным статусом, с результатом взаимодействия с соплеменниками. Характернейшая особенность человека — его способность устанавливать индивидуальные отношения со множеством разных людей. Эти отношения учитывают предысторию, личные особенности контрагентов, включают прогнозирование их реакций с использованием модели их психики.

«Приматы прекрасно сознают переменчивость своего общественного мира — часто даже лучше, чем мира физического. Так, зелёные мартышки до смерти боятся питонов, но не способны при этом распознать свежий след питона. С другой стороны, они чётко отслеживают генеалогию и историю своей группы. Если две мартышки поссорятся, их родичи обидятся и будут ещё несколько дней задирать друг друга». Карл Циммер. «Эволюция. Триумф идеи»

Важная разница в приспособлении ко внепопуляционной и внутрипопуляционной среде состоит в том, что вторая намного динамичнее. Если вы научились прыгать с ветки на ветку, ветки от этого не изменятся. Если вы сможете переиграть (например, обхитрить) своих сородичей, вы оставите много потомков, которые (с определённой вероятностью) унаследуют ваши таланты. Им придётся взаимодействовать друг с другом, в социальной среде, которая станет ещё сложнее. Именно поэтому гипотеза экологического интеллекта, связывающая нашу эволюцию с приспособлением ко внешней среде, выглядит намного менее убедительной, чем гипотеза социального интеллекта.

Итак, именно внутрипопуляционные взаимодействия открывают перед интеллектом индивидов почти бесконечную перспективу эволюционного совершенствования. Результатом этой эволюции является развитие так называемого макиавеллиевского интеллекта (или интеллекта Макиавелли) – способности добиваться достижения своих целей в изменчивой социальной среде. Никколо Макиавелли, флорентийский политик и мыслитель начала XVI века, заслужил славу аморального циника, но, вероятно, был весьма достойным человеком. Впрочем, в его представлениях о правильном способе действий на первом месте находится не моральность, не следование принципам, а успех. Эволюция «рассуждает» так же.

Можно ли сказать, какой уровень макиавеллиевского интеллекта окажется достаточным для игрока, стремящегося обыграть других макиавеллиевских игроков в сложной и переменчивой социальной среде? Модель сознания других игроков позволяет распознавать обманы; возрастание проницательности требует совершенствования способов обмана. Такой гонке вооружений нет конца.

Трудами английского антрополога Робина Данбара показано, что размер неокортекса (прогрессивной части коры головного мозга) у приматов тесно связан с размером их групп. Численность группы, соответствующая размеру нашего мозга, составляет около 150 особей (так называемое число Данбара). Кажется, действительно, более крупные группы людей не допускают индивидуализированные отношения всех своих членов друг с другом. Однако и 150 индивидуализированных связей — это по-настоящему много, и их обеспечение требует очень сложного неврологического аппарата.

Как работают эти связи? Они позволяют учитывать предысторию отношений с каждым одноплеменником, оценивать его репутацию, передавать разнообразные сведения о его поступках с помощью механизма слухов и сплетен, строить обоснованные прогнозы о его возможных будущих действиях.

Важно то, что половой отбор и отбор на макиавеллиевский интеллект переплетаются и начинают поддерживать друг друга. Высокий интеллект становится маркером приспособленности, привлекающим партнёров; носители этого маркера оставляют больше потомков и ещё более усложняют социальные взаимодействия в популяции.

И всё-таки для меня ключевым следствием описанного здесь объяснения парадокса Уоллеса является то, что феномен учёта индивидуальной репутации известных нам людей уходит корнями в наше эволюционное прошлое, связан с самой причиной развития нашего интеллекта.