Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 210

Постарайтесь также оценить фильм не как феномен внутриеврейской разборки (которая, безусловно, в «Серьёзном человеке» присутствует), а как некий универсальный рассказ о трагедии рационального, религиозного, мистического и этического осмысления человеком своей жизни, которая в определённый момент начинает казаться карнавалом несправедливости, бессмысленности и абсурда.

Под конец хочу вернуться к Прологу. Безусловно, его можно трактовать как едва ли не самое едкое, какое я видел в жизни, издевательство над уникальной способностью еврейского ума абстрагировать реальность до такой степени, что реальность перестаёт главенствовать в ощущениях и отступает на второй план под давлением догм. Подруга Доры Песел сказалаей, что реб Грошковер умер, и этого обстоятельства (Слова!) достаточно, чтобы перестать веритьсобственным глазам, полагаться на разуми быть готовым даже убить человека во имя торжества Идеи(Догмы, Слова). Мне лично эта коротенькая притча братьев Коэн раскрыла гораздо больше смыслов в понимании истоков большевизма и катастрофы Октябрьского переворота, чем многотомное «Красное колесо» Солженицына.

Тем не менее Пролог «Серьёзного человека» гораздо глубже этого поверхностного своего прочтения. В нём — ключ вообще ко всем трагедиям ХХ века! Агрессивная идиотка Дора, не знающая сомнений в своих убеждениях и готовая идти до конца, — это символ всех революций, всех идеологических изнасилований, всех геноцидов и всех иллюзий современной цивилизации.

Но даже такая тотальная глобализация трактовки Пролога — лишь вершина айсберга смыслов и откровений, заложенных в «Серьёзном человеке». Для меня, во всяком случае, фильм братьев Коэн стал интеллектуальным пиром, сопоставимым с пиром эстетическим, который испытал во время просмотра «Великой красоты» Паоло Соррентино.

К оглавлению

Опубликовано02 февраля 2014

Желание докопаться до сути присуще если не всему роду человеческому, то большинству из нас. В детстве. Дай ребёнку сложную игрушку — и он непременно захочет узнать, как она устроена. Разобраться. Так, в разобранном состоянии, сложная игрушка и останется. Потому поначалу дарить ребёнку следует что-нибудь простое — плюшевых мишек и слоников. Лишь потом, когда исследовательский пыл поугаснет, можно переходить к вещам высокотехнологичным.

В процессе развития плод выказывает черты то рыбы, то земноводного, то, наконец, млекопитающего. Ребёнок в процессе развития тоже, пожалуй, выказывает черты композитора, зодчего, поэта или химика: явление давно известное, но до сих пор практического применения не получившее. Правда, собирают иногда математические или химические классы, порой даже школы, но беда в том, что к выходу во взрослую жизнь ювенальная гениальность сходит на нет. За редким исключением. Потому Пушкины и Моцарты встречаются нечасто. Как и люди с жабрами или хвостами.

Может, не учить талантливых детей биному Ньютона, а заодно истории партии и прочим обязательным дисциплинам, а сразу дать бумагу, карандаши, инструменты? И посмотреть, что получится. Вдруг да и откроют что-нибудь этакое… Ход в параллельные вселенные, полувечный двигатель или игру «нолики — нолики».

Но боязно. Что сами уйдут в параллельные вселенные — те, где на Марсе цветут яблони и развиваются алые стяги, — то полбеды. Социальных сирот у нас множество; десятком больше, десятком меньше, кто заметит? Но ведь они и других за собой увлекут, вот где риск. Проснёшься утром, а камердинер и доложит: так, мол, и так, ваше превосходительство товарищ Отец Нации, детей в России больше нет. И ваших тоже. Согласитесь: неприятно. Так что пусть учатся по утверждённым программам. Если нельзя положиться на врождённую гениальность, то, быть может, нужно заменить её гениальностью приобретённой? Как в романе «The Dark Fields» by Alan Glynn, в переводе — «Область тьмы» Алана Глинна.

Принял таблетку — и за вечер выдаёшь десять тысяч слов первоклассного текста. Или проводишь невероятные математические вычисления. Или ещё что-нибудь в том же роде. Глинна я привёл как автора, широко известного благодаря экранизации. На ту же тему писали и задолго до Глинна: взять хоть рассказ Анатолия Днепрова «Уравнение Максвелла». Кто не читал, советую — найдите и прочитайте: рассказ небольшой, но интересный. Но интереснее биография Днепрова. Он наверное знал, о чём пишет. Доброволец времён Второй мировой войны, Днепров, ещё будучи Мицкевичем, тринадцать лет прослужил в ГРУ Генерального штаба, а до этого — разведчиком (нашим разведчиком!) в штабе Роммеля.

Впрочем, последнее, возможно, и легенда. Из ГРУ Мицкевич перешёл работать в оборонный НИИ и знал о чудесных изобретениях не понаслышке. Понятно, что ему пришлось взять писательский псевдоним: за людьми подобной судьбы пристально следили и там и тут. В своих рассказах и повестях он задавался вопросом, что есть гениальность и как сделать гениальность приобретённым свойством.

И действительно — как?

Постичь гениальность научным методом в Советском Союзе пытались с двадцатых годов. Институт мозга на Большой Якиманке, созданный в немалой степени ради изучения мозга Ленина, проводил обширные исследования мозговой ткани самых различных людей — как выдающихся писателей, учёных или красных вождей, так и обывателей, вплоть до душевнобольных. Для сравнения, определения нормы.

Однако сведения о проделанной работе в массе своей остались вне досягаемости для медицинской общественности, тем более для общественности немедицинской. Иначе говоря, секретом. Известны заявления приглашённого учёного, немецкого невролога Оскара Фогта, о том, что у Ленина были необыкновенно крупные пирамидальные клетки, — и что дальше? Искать средства для развития этих клеток у человека? Или повременить?

Когда какое-то дело окутывается покровами тайны, думается, что дело это либо военное, либо дутое. Фикция, трюк — вроде изготовления наглядной агитации Бендером и Воробьяниновым на пароходе «Скрябин». Только Бендера раскусили быстро, плакат пришлось предъявлять в срок, а с поисками материальной основы гениальности удалось тянуть долго. С другой стороны, пусть источник гениальности человека обнаружить и не смогли, зато получили достоверную цитологическую модель мозга. Тоже результат, пусть и не дающий моментальной отдачи. Недавно подобным образом, с учётом современных возможностей, исследовали мозг Генри Молесона (Henry G. Molaison). С подобным же результатом. Да и само название «Институт мозга» не должно вводить в заблуждение: долгие годы в нём работали вшестером, и лишь в тридцать втором штат был расширен до двадцати ставок, что тоже не очень отягчало бюджет страны.