Наталья Коноплёва - Вселенная Паши Коноплёва

После астрономического кружка мы с Пашей спустились в игровую комнату, где он увлеченно играл в какие-то кубики, а руководитель кружка, пораженный, подошел ко мне и дал телефон своего научного руководителя Павла Николаевича Холопова в Астрономическом институте имени Штернберга.

Павлик стал ходить к нему в лабораторию. Павел Николаевич поручил ему сделать вычисления на основании многолетних наблюдений переменных звезд в созвездии Змееносца. Измерения за несколько десятков лет хранились в институте в виде фотонегативов на стеклышках. Нужно было иметь очень много терпения и работоспособности, а они у Павлика были. Павлик ходил туда дважды в неделю после школы и обрабатывал эти стеклышки, по каждому делал расчеты.

Павел Николаевич Холопов был замечательный ученый и настоящий Учитель. Он приучил Павлика к кропотливому труду, научил искать закономерности в мелочах и делать научные выводы. Однажды он дал урок человечности. Павел Николаевич был инвалид войны и передвигался на костылях. В дальней комнате лаборатории наш подвижный любознательный Паша зацепился за телефонный провод, упал и свалил телефонный аппарат, который с грохотом разбился. Приковылял на костылях Павел Николаевич и не пожурил за разбитый аппарат (а тогда телефонные аппараты были большим дефицитом!), но заботливо спросил, не ушибся ли Паша…

Паша мне рассказывал об этом эпизоде, и было видно, что он многое стал лучше понимать и ценить в людях.

Пашина работа «Исследование переменных V1076 и V1077 Змееносца» была опубликована в журнале Академии Наук «Переменные звезды». Павлик закончил эту работу, когда учился в шестом классе, и ему было 10 лет. Опубликована она была позже.

В Москве есть немало мест, которые можно назвать Зоной (по фильму «Сталкер»). Одно из них, например, – это окрестности здания издательства «Молодая гвардия» на Бутырской улице, где я работала.

Я иногда брала с собой на работу Пашу, тогда еще школьника. Ему очень понравилось это место. Он первый обратил внимание, что дорога от электрички до нашего здания – в точности Сталкерская Зона, как она описана у Стругацких. Перепутанные железнодорожные пути, брошенные вагоны и непонятные железяки, старые причудливые дома, в которых, может быть, и живут, но двери разломаны и окна не мыты сто лет…

И одуванчики между рельсами.

И вывеска на таинственном предприятии по ходу слева: «ХРУММ ФУСТ». Сколько я мимо ходила, но не видела в этом ничего особенного. А Паша сразу уловил здесь некую инопланетность. И мы потом много лет обменивались друг с другом таинственными междометиями «ХРУММ ФУСТ» и смеялись понятному только нам…

Стругацкие придумали Зону, а Паша ее увидел в нашем реальном окружающем мире. И даже слова из Зоны сделал нашим тайным паролем…

Паша умел видеть в простых вещах то, чего не видели другие.

А ведь увидеть в нашей жизни Зону и ощутить странность этих слов мог любой человек. И не так важно, кто он. Важно, что мы все, оказывается, давно живем в Зоне Стругацких.

Это было давно. Мы были молоды, бедны, любопытны и исполнены светлых надежд.

Моя приятельница, ничего не объясняя, быстро сказала по телефону: – Завтра к семи вечера приходите в Большой Гнездниковский переулок. Там вы в списке приглашенных от режиссера курса Ремеза.

И все. Как это – режиссер курса? Какого такого курса? Какой Ремез?

Любопытство движет нас вперед и вперед. Вместе с десятилетним Пашей, на чей безошибочный вкус я всегда полагалась, мы заявились в Гнездниковский переулок и оказались в маленьком театральном зале, где студенты ГИТИСа разыгрывали учебные спектакли. В тот день был «прогон» пьесы «Похождения бравого солдата Швейка». Тогда мы впервые узнали, что такое «прогон». Это когда актеры играют будто бы перед зрительным залом, но вместо обычных зрителей приходят друзья, коллеги и знакомые «по списку».

В проходе между рядами сидел за маленьким столиком красивый седой человек с удивительно голубыми глазами. Это и был режиссер третьего курса ГИТИСа Оскар Яковлевич Ремез. Казалось, он никак не вмешивался в происходящее на сцене, был одним из зрителей. Но искоса поглядывая на него, мы видели – какая огромная работа происходит в его душе. И мы вместе с ним и актерами-студентами все это время жили в созданном им мире.

Прежде я уже видела несколько профессиональных киноэкранизаций «Швейка». Ничего не запомнилось. Но сейчас на сцене шла живая, местами нелепая и неприглядная, но очень смешная и порой трагическая жизнь.

А для Паши вообще все было внове. Он еще не читал Гашека, а в театре бывал вместе с классом на спектаклях «Вот так ежик» или «Баранкин, будь человеком!».

Сейчас Паша был в восторге от спектакля и от исполнителя главной роли белокурого студента Романа Мадянова. Павлик заходился радостным смехом, чуть не падая со стула.

Когда спектакль закончился (нам показалось, что до обидного быстро), мы подошли к Оскару Яковлевичу, и сын благодарно выпалил: – Я ничего лучшего не видел! Я так никогда еще не смеялся!

Время показало, что так оно и есть. Все лучшие театральные постановки мы с сыном увидели в работах Оскара Яковлевича. Мы были благодарными зрителями, и он регулярно передавал нам изящно оформленные пригласительные билеты на свои новые постановки.

Благодаря Оскару Яковлевичу мы впервые узнали пьесы Нины Садур, ее «Чудную бабу». Были спектакли, поставленные по рассказам Владимира Набокова, Людмилы Петрушевской, Петера Вайса, Михаила Зощенко. Например, крохотный рассказик Зощенко о том, как у обывателя потерялась коза, а потом нашлась – превратился на сцене учебного театра ГИТИСа в ликующий гимн жизни… Много было этих маленьких режиссерских шедевров.

Шли годы, и мы с Пашей росли и постигали жизнь по спектаклям Оскара Ремеза.

Однажды душным летним вечером, когда сын-студент был с друзьями за городом, позвонила наша знакомая и сказала, что зайдет ненадолго в гости вместе с Оскаром Яковлевичем. В смятении и спешке я собрала угощение и привела в божеский вид комнату сына, которая лучше других поддавалась уборке. Благодаря лаконичности обстановки. Из зеленого кресла я выгребла пачки Пашиных книг. Сюда я потом усадила Оскара Яковлевича. Не помню, о чем говорили. Вечер пролетел, как одна минута.

На другой день приехал Паша, и я рассказала, кто был у нас в гостях. В глазах сына не было ни огорчения, ни зависти, что он пропустил такую встречу. Только восторг: – Как? Он сидел в этом кресле?!