Борис Седов - Кастет. Первый удар

Кавказец был совсем молодым, не старше двадцати, и не был похож ни на полевого командира, ни просто на террориста.

— Ты кто? — спросил Кастет, заканчивая увязывать руки пацана за спинкой кресла. — Зовут как?

— Рустам, — пленник поднял большие и красивые восточные глаза, — ты дядю Аслана убил.

— Да, — согласился Кастет, — убил. Не фиг потому что в квартиру к посторонним гражданам с револьвером приходить.

— Он так, попугать… Вчера большой человек позвонил, сказал прийти на этот квартира, пугать, спрашивать о каких-то денег.

С испуга или по дикости Рустам плохо говорил по-русски.

— Большие револьверы дал, сказал — нельзя стрелять, только пугать…

— Ты — чечен, что ли?

— Нет, дядя Аслан — чечен, а я мегрел.

— Погоди, как же так, дядя у тебя чечен, а ты, племянник, мегрел? .

Рустам попытался было рассказать о хитросплетениях кровнородственных связей между чеченскими и мегрельскими кланами, но быстро запутался в выражениях — мой тетя, его мама, ее братья, их дедушка — сначала замолчал, а потом заплакал.

— Ты зачем здесь, в Питере? — спросил Кастет.

— Я к дяде приехал, хурма привез…

—А дядя?

— Дядя на рынке торгует, у него свой ларек есть, хурма-мурма всякий, яблоки, лаврушка…

— А кто звонил, не знаешь?

— Нет, дядя говорил — большой человек, ему дядя немного денег должен, этот человек и сказал — съезди, Аслан, на квартира, узнай, ничего должен не будешь. Револьверы дал, только стрелять запретил. Как я ему теперь такие красивые револьверы отдам?

Рустам снова заплакал.

— Имени этого человека дядя не говорил?

— Нет, у дяди спросить надо…

— У дяди теперь спросишь, пожалуй…

Как только Кастет с кавказцем вышли из подъезда, старший группы наблюдения связался с Сергачевым.

Петр Петрович спокойно выслушал рассказ о перестрелке, философски подумал — все правильно, если у мужчины появилось оружие, он должен из него стрелять. Старшему же подтвердил прежде поставленную задачу — беречь и наблюдать!

Посидел. Подумал. Пососал карамельку «Барбарис» — врачи настрого запретили курить, решил Кирею пока не звонить. Просчитал, что может случиться дальше, сказал сам себе — а вот так уже нельзя. И связался со старшим группы.

— Вы где сейчас?

— Черт его знает, — честно признался тот, — переулочек какой-то на Петроградской, рядом с Большим, названия нет, дебоширы таблички посшибали, должно быть. Объект чеченца упаковал, сейчас разговоры разговаривает.

— Что, правда чеченец?

— Их разберешь, черный — это точно, может и не чеченец…

— Я еду к вам. Продолжайте наблюдение, объект не тормозить, не задерживать. Приеду — сам разберусь.

Кастет вылез из машины, оглянулся на плачущего Рустама, вздохнул и набрал номер телефона Черных. Тот сразу поднял трубку.

— Тут такое дело, Женя, — и Кастет как мог пересказал события пятничного дня.

Женя Черных надолго замолчал.

Ехать с Каменного острова до Большого проспекта Петроградской стороны, да на хорошей машине — минутное дело.

Кастет не услышал, скорее почувствовал, что сзади кто-то подходит, сунул было руку за пазуху, но услыхал мягкий спокойный голос:

— Не надо, Леша, я — друг.

Медленно повернулся, сжимая ладонью револьверную рукоять, увидел пожилого мужчину, невысокого, лысого, в смешных старомодных очках с толстыми стеклами. Старичок на улице был один и весь светился добротой и спокойствием. Кастет расцепил пальцы, уложил револьвер в его кожаное жилище, вытащил руку из-за пазухи.

— Ты не в милицию звонишь? — ласково спросил старичок.

— Нет, — машинально ответил Кастет и посмотрел на зажатый в левой руке мобильник.

— Женя, ты тут? — сказал он в трубку.

— Не мешай, я думаю.

—Я тебе перезвоню, Женя, потом перезвоню…

И он отключился.

— А теперь, Леша, — сказал добрый старичок, —нам лучше уехать отсюда, хочешь — на моей машине, хочешь — на твоей, но лучше на моей, спокойнее… Что ты нервничаешь, я — не милиционер, скажи, разве я похож на милиционера?

— Нет, — признался Кастет, — не похожи.

— Вот и хорошо. А джигита твоего мы здесь оставим. О нем другие люди позаботятся.

Старичок взял Кастета под ручку, под правую ручку, чтобы тот ненароком глупостей не наделал, и повел в сторону Большого.

По пути он говорил какие-то спокойные ласковые слова, какие — Кастет не запомнил, но от слов этих стало на душе так легко и покойно. Он вспомнил про зажатый в кулаке мобильник, убрал его в карман и пуговичку на кармане застегнул, провел рукой по волосам, куртку одернул и пылину какую-то с куртки стряхнул.

Так неспешно они добрались до Большого, где ждала огромная, блестящая черным лаком и хромированными деталями машина, из которой тотчас выскочил немолодой уже, плечистый мужчина и с уважительным поклоном распахнул заднюю дверь. Салон машины напомнил Кастету купе железнодорожного вагона СВ, в котором ему довелось ехать из Москвы, из госпиталя имени Бурденко, где он долечивался после кабульского ранения. Было просторно, уютно и пахло чем-то приятным.

Леха влез в машину первым, хотя слово влез тут не подходит, просто вошел, как входят в комнату или дом. Сел в уголке, ощутив телом комфорт сиденья, провел рукой по гладкой, как кожа женщины, обивке, вздохнул. Никогда не будет у него такой машины…

— Хорошая машина? — ласковый старичок устроился рядом и с улыбкой глядел на Кастета.

—Хорошая, очень хорошая, — признался Кастет и снова вздохнул, — куда мы едем, кто вы?

— Прости старика, сразу не представился. Зовут меня Петр Петрович, а едем мы к нашему общему другу — Кирееву Всеволоду Ивановичу.

— Не помню я что-то такого.

— А сейчас главное, что он о тебе помнит. Извини, я позвонить должен. Чтобы стол накрыли гостя дорогого принимать.

Петр Петрович взял откуда-то из передней спинки трубку, набрал номер и сказал:

— Всеволод Иванович, принимай гостей! Да, да, дружок ваш закадычный — Леша Костюков… А уж подъезжаем, две минуты — и дома…

Действительно, машина, слегка качнувшись, переехала трамвайные рельсы, сворачивая на аллею Каменного острова, и через несколько минут остановилась перед массивными воротами в высокой, красного кирпича, ограде. Ворота тотчас распахнулись, навстречу вышел крепкий мужчина, одетый в строгий костюм с галстуком и не похожий ни на охранника, ни на швейцара. Мужчина заглянул внутрь машины, сдержанно кивнул и сделал приглашающий жест.

Сделав полукруг по посыпанной желтым песком дорожке, автомобиль остановился у мраморной лестницы, ведущей к высокой дубовой двери с литыми желтыми ручками, то ли бронзовыми, то ли медными.

Дверца словно сама распахнулась, выпуская их на блестящие мраморные ступени. Кастет, выходя, машинально поблагодарил открывшего дверь мужчину, тот прикрыл глаза и слегка наклонил голову, показывая, что услышал. Дубовая дверь также раскрылась сама, едва они поднялись по нескольким ступенькам крыльца, и они очутились в огромном, как кинозал, помещении. Из полумрака вышел мужчина, точная копия тех двоих.