Борис Седов - Пленница

Монучар коснулся губами ее груди, слегка прикусил сосок.

— Я не очень колючий?

— Ты классный! — из последних сил выдавила она. И крепко сжала пальцами края покрывала.

Словно со стороны она наблюдала за тем, как его губы, оставив грудь, сместились чуть ниже и нежно целуют ее окаменевший от дикого напряжения живот, как его язык проникает во впадинку пупка, как ладонь, скользнув по бедру, плотно прижимается к лобку. Плавки, словно нехотя, медленно сползают до колен. И почему-то останавливаются, не позволяя как можно шире раздвинуть ноги. Несколькими резкими движениями удается сместить их на щиколотки и стряхнуть куда-то — кажется, на пол. Не все ли равно! Ведь в этот момент колючая щетина на подбородке Монучара прикасается к пушистым волоскам на ее лобке, его язык скользит по бешено пульсирующему, готовому в любую секунду взорваться от переизбытка желания клитору, как мягкие губы плотно охватывают его, вытягивают наружу из ее плоти. Ощущение такое, будто всю ее сейчас засасывает в себя какой-то сказочный смерч. Сопротивляться ему нет никаких сил, никакого желания! И тут же некий вырвавшийся из подсознания порыв изгибает ее тело дугой.

…Что это было? Как это было? Вспомнить так и не удалось. Когда, вновь обретя чувство реальности, она обнаружила себя лежащей, плотно прижавшись к Монучару; когда совершенно спокойно, а не в том истерическом полубреду, который только что пережила, она ощутила, как генацвале ласково гладит ее по волосам, то первым делом глупо спросила:

— Что, уже все?

— Ты хочешь еще? — чуть слышно спросил Монучар и провел пальцами вдоль ее позвоночника. Тамару опять слегка тряхануло.

— Если будешь так делать, то захочу, — улыбнулась она. — Ты меня трахнул? Я ничего не помню.

— Такое случается, Тома. Подожди следующего раза. Тогда ты все запомнишь.

— А когда следующий раз? Сегодня?

— Нет, милая. Мне пора одеваться и отправляться к себе. У меня есть еще кое-какие дела. А ты выключай свет и ложись спать.

— А может, ты переделаешь эти свои кое-какие дела и вернешься?

— Нет, милая. — Монучар слез с тахты, поднял с пола свои трусы и халат.

Девочка с удивлением разглядывала его богато украшенное татуировками тело. Большая церковь с несколькими куполами, выколотая на спине, восьмиконечные звезды, украшающие колени, какие-то волчьи морды, русалки, распятия, надписи — длинные и короткие… На груди, на руках, на ногах…

— Это все тебе сделали в тюрьме?

— И там тоже, — неохотно ответил грузин.

— Ты много сидел?

— Тамара, давай сразу договоримся, что мы с тобой никогда не будем обсуждать эту тему. Есть вопросы, которые не принято задавать даже хорошим знакомым. — Монучар запахнул халат и, на ходу завязывая пояс, уже было направился к двери, но вдруг передумал и развернулся. — Извини меня, милая. Совсем позабыл. — Он присел на край тахты рядом с продолжавшей лежать поверх скомканного покрывала Тамарой и, наклонившись, крепко поцеловал ее в губы. — Спокойной ночи, мылышка. Спасибо за незабываемый вечер.

— До завтра, — прошептала Тамара. И не смогла удержаться от вопроса: — Ведь мы завтра все повторим?

— Обязательно, — уже с порога улыбнулся Моча, и за ним захлопнулась массивная металлическая дверь.

Первые несколько недель они, как сорвавшиеся с цепи, занимались любовью каждый вечер, не сделав перерыв даже на то время, когда у Тамары были критические дни.

Этот период их отношений девочка назвала про себя «медовым месяцем». Потом Монучару пришлось уехать почти на неделю, и это время Тамара пережила с превеликим трудом. В полнейшем одиночестве, снедаемая опасениями, что Моча вообще не вернется из этой «командировки» и ей суждено загнуться в своих «апартаментах» от голода, девочка не могла найти себе места. От тяжких дум, порой доводивших ее до отчаяния, не отвлекали ни компьютер, ни занятия спортом, ни не прекращающиеся даже в эти нелегкие дни упорные занятия по школьной программе. Когда в один прекрасный вечер в замке наконец заскрежетал ключ и на пороге объявился улыбающийся Монучар, Тамара чуть не снесла его с ног, с разбегу бросившись генацвале на шею.

Тот вечер стал единственным за два с половиной года, когда Монучар поддался на Тамарины уговоры и остался у нее на всю ночь.

А после этого сразу же словно что-то сломалось. Если девочка продолжала по-прежнему стелиться перед своим генацвале, то тот, оставаясь предельно корректным и предупредительным этим и ограничивался. Он по-прежнему помогал ей с уроками, с интересом наблюдал за тем, как она, раздевшись до трусиков, занимается на тренажерах, охотно откликался на каждую ее просьбу купить какую-нибудь мелочь. Вроде бы, ничего не изменилось. Кроме одного: любовью они занимались уже не ежедневно, как раньше, а сперва через вечер, потом через два… потом через три… и наконец, лишь раз в неделю.

— Если наши отношения вначале напоминали горячую бразильскую самбу, то теперь они походят на камерную сюиту Кюи, — однажды заметила Тамара. — Ты ко мне охладел? Ты меня больше не любишь?

— Люблю. А насчет камерности отношений ты, пожалуй, права. Для пылкой любви между мужчиной и женщиной всегда отведен какой-то срок, по истечении которого безрассудство начинает постепенно вытеснять обыденный прагматизм. Я знаю много достаточно крепких пар — супружеских или нет, не имеет значения, — которые первое время занимались любовью по несколько раз на дню. Но через месяц — максимум, через два — цикл их сексуальных сношений приходил примерно к тому же, что и у нас — один раз в неделю, от силы, два раза. Если сначала они не могли прожить друг без друга и часа, то уже через полгода совершенно спокойно отправлялись в свои отпуска по отдельности. Но это вовсе не означало, что они переставали друг друга любить… Я тебя понимаю, малышка. Ты молодая, горячая. Но постарайся понять и меня. Мне за пятьдесят, я уже не такой половой гигант, каким был когда-то, и те сумасшедшие полтора месяца, что мы провели с тобой летом, настолько выбили меня из колеи, что я не мог плодотворно работать. А, поверь, моя работа связана с огромной ответственностью и риском.

— Я представляю, что это за работа, — многозначительно заметила Тамара.

— Вот и отлично! Тогда ты без труда поймешь меня, если признаюсь, что последнее время я буквально по горло увяз в непроходимой трясине всевозможных проблем и моя голова забита лишь ими. Так что не суди меня строго и не накручивай себя из-за того, что мне сейчас совсем не до секса. Это вовсе не значит, что я стал хуже к тебе относиться.

«Что же, и то хорошо, что хоть объяснились, — размышляла Тамара после этого разговора, еще раз прокручивая в голове объяснения Монучара. — Наверное, ему, и правда, непросто выдерживать тот бешеный ритм, который я ему задала. И вполне возможно, что в его бандитских делах сейчас, действительно, какой-нибудь кризис.»