Юлия Латынина - Ниязбек

Ниязбек повернулся к Панкову. Его короткие черные волосы взмокли, и в подмышках белого кимоно Панков заметил темные круги пота. Во время боя ворот кимоно разошелся, и полпред заметил, что начинающийся на шее шрам спускается глубоко, почти до самого сердца. Ниязбек был босиком, и Панков впервые обратил внимание на его ступни, большие, овальные, с неровными пальцами, неправильно сросшимися после многочисленных переломов.

Ниязбек сошел с ковра и пожал полпреду руку.

– Послушай, – неожиданно сказал Панков, – научи меня драться. Ну, покажи хотя бы, как защитить себя.

Ниязбек улыбнулся.

– Зачем тебе? – удивился он искренне. – Ты же как женщина. С тебя спросу нет.

После этого разговора они направились домой к Ниязбеку. Ужин, ожидавший их за накрытым у бассейна столом, был, как всегда, без вина и без водки. Кроме Панкова, русских за столом не было. Панков сидел справа от Ниязбека, и напротив него сидел Хизри.

Хромец лукаво улыбался и откусывал узкими влажными губами сушеную колбасу прямо с кончика ножа. От его улыбки Панкова почему-то бросало в дрожь. Панков очень хорошо помнил диалог между ним и министром МВД, пересказанный ему министром же. Хизри пришел в кабинет Арифа, и тот спросил, кто убил зятя Телаева. «Я», – коротко ответил Хизри. «А почему?» – спросил министр. «А что, не ясно?» – поинтересовался Хизри. «Но ты понимаешь, что я обязан тебя арестовать?» – «Попробуй», – откровенно улыбаясь, ответил Хизри.

Ниязбек и Магомедсалих ничего не ели; время от времени за воротами раздавался шорох подъехавших шин, и охрана впускала очередного посетителя, который либо присаживался к общему столу, либо о чем-то беседовал с Ниязбеком в густой тени возле бассейна.

Панков очень внимательно следил за женщинами, подающими на стол блюда. Когда на пороге кухни мелькнул силуэт Аминат, полпред словно невзначай встал, убедился, что Ниязбек разговаривает с кем-то у машины, и направился прогулочным шагом по мощенному плиткой дворику.

Когда он достиг кухни, на ее пороге стоял Хизри. Хромец улыбался во все свои четыре золотых зуба, и ткань слегка взмокшей от пота футболки обрисовывала его тощие ребра и рукояти пистолетов под ребрами.

– Жарко, – сказал Хизри.

– Жарко, – согласился Панков, – а мне бы… сортир. Хизри потянулся, как просыпающаяся гюрза, и вынул из-за пояса пистолет. Выщелкнул обойму, проверил патрон в патроннике, загнал обойму обратно и стволом пистолета показал Панкову направление.

– Сортир – туда, – лаконично сказал Хизри.

«Наглец, – подумал Панков, – киллер». Еще полгода назад он не мог бы вообразить, что будет сидеть за одним столом с людьми в черных майках и тренировочных штанах и что каждый из этих людей будет являться чемпионом мира или на худой конец Европы по какому-либо из видов мордобоя. Наверное, этих людей было достаточно и в России. Но в России они крышевали вещевые рынки и торговали наркотиками, а здесь они являлись элитой общества. Здесь они покупали себе – деньгами или угрозами – должности министров, и, стало быть, было что-то такое в атмосфере этих гор, что радикально отличало этих людей в черных майках от их российских коллег. Панкову не хотелось себе признаваться, что это что-то было верой в Аллаха. И что это что-то отличало людей Ниязбека не только от их российских коллег, но и от шайки, которая именовалась семьей президента Асланова.

Панков, раздраженный тем, что он не может поговорить с девушкой, вернулся к столу и принялся грызть кусок засахарившегося щербета.

Рядом с ним Магомедсалих играл в шахматы со старшим одиннадцатилетним сыном Ниязбека, и, приглядевшись, Панков с досадой понял, что все-таки гольф – это единственный вид спорта, в котором он мог бы победить молодого аварца. Выиграв партию, Магомедсалих встал и щелчком опрокинул вражеского короля.

– Бах! Контрольный выстрел, – сказал Магомедсалих.

Две недели назад Магомедсалиха Салимханова назначили заместителем гендиректора морского порта, и Панкова так и подмывало спросить, как это назначение связано с кратковременной пропажей самого директора, наделавшей много слухов в Торби-кале.

Ниязбек между тем попрощался с очередным собеседником, приехавшим на бронированной «ауди», проследил, как уезжает машина, и подошел к Панкову.

– Поговорим? – предложил он.

Они поднялись по наружной лесенке на второй этаж и оказались в просторной гостиной с диванами и коврами. В углу стоял огромный плоскоэкранный телевизор.

Панков про себя с раздражением подумал, что ему, видимо, оказали большую честь. Если со всеми остальными посетителями разговаривали возле машины или за общим столом, то его, так и быть, пригласили в дом. Потом Панков глянул вниз и обнаружил, что забыл снять туфли. На тонком черно-бордовом ковре остались их отпечатки, и полпред почувствовал себя европейским дикарем, зашедшим в мусульманский дом. Он покраснел, подошел к порогу комнаты и скинул обувь.

Когда он вернулся, Ниязбек уже сидел в тяжелом кожаном кресле. Удобная свободная одежда скрадывала его мускулы, темно-коричневые совиные глаза смотрели спокойно и чуть устало, и под этим взглядом московский чиновник смутился и вдруг спросил вовсе не то, что он намеревался спросить.

– Ниязбек, почему ты себе не купишь должность? Ты вон Джаватхану купил замминистра по налогам, почему не себе?

– Это – хорам, – сказал Ниязбек – Запрещено.

– Что – харам?

– Налоговая. Таможня. Они – харам. Мусульманин должен платить закят, и больше ничего. Как же я буду собирать с других мусульман деньги, которые они не должны платить?

– А банкиром быть – тоже харам?

– Конечно.

Панков внезапно вспомнил одну из старых выходок Ниязбека, про которую ему рассказали неделю назад. Случилась она еще в те времена, когда всесильный серый кардинал республики Гамзат Асланов был простым коммерсантом и шурином Ниязбека. Тогда Гамзат взял кредит в каком-то банке и, естественно, его проел. Ниязбек пришел в банк и предложил, что он вернет половину кредита, а другую половину пусть простят. В банке отказались, и тогда Ниязбек со своими людьми положили банкиров на пол, пистолетными выстрелами раскурочили сейф и сожгли все бывшие там бумаги, и том числе и кредитную документацию. Дело было в начале 90-х, никаких компьютерных копий у банка не было, и банк вскоре умер. Оказывается, с точки зрения Ниязбека, он вообще не совершал ничего плохого, а просто наказывал людей, которые занимаются небогоугодным делом – дают деньги под проценты.

– Значит, налоги собирать – харам. А убивать людей?

Ниязбек помолчал.

– У мусульманина, – сказал Ниязбек, – есть пять обязанностей. Веровать в Аллаха и пророка его Мухаммада, да будет благословенно имя его, молиться пять раз в день, совершить хадж, соблюдать пост и платить закят. Ты мне можешь найти среди этих пяти обязанностей обязанность не убивать?