А. Южный - Зэками не рождаются

— За что окунули, земляк? — поинтересовался У него Осинин.

— Завхоза пригрозил пришить. Придирался, паскуда, за всякую мелочь. Такая крыса противная, все в вещах моих ковырялся да сигареты мои втихаря присваивал. Ничтяк, я ему устрою, — мстительно произнес Гончар тонкими, словно лезвие, пересохшими губами.

По его голосу и интонации чувствовалось, что Гончар свою угрозу осуществит. Его черные глаза на узком аскетическом лице горели лихорадочным огнем, а истонченные желтоватые пальцы сжимались в кулаки.

По правую сторону от Осинина лежали козырные. Их упрятали за игру в карты.

На следующий день Осинин проснулся от грохота открываемой железной двери.

— Сталик?! — воскликнули почти разом несколько блатных.

Перед нарами стоял огромный, необъятной ширины мужчина с кавказскими усами на полном властном лице.

— Залазь, Сталик, — подобострастно произнесли несколько человек.

— Я смотрю, у вас здесь переполнено, — недовольно пробасил Сталик.

— Потеснимся, в тесноте — не в обиде. Может, завтра кого-нибудь нагонят.

— Это ты, Гончар? — грозно обратился грузин к тубику.

Гончар спокойно взирал на Сталика.

— Я спрашиваю, ты, что ли? — зарычал Сталик. — А ну вставай, фуфлыжная морда [139]!

— Ты что-то перепутал, Сталик. Наверное, хрен с трамвайной ручкой, — спокойно и твердо ответил Гончар. — Надо разобраться вначале, прежде чем говорить. А за свои слова ты ответишь!

Реакция Сталика на фразу тубика оказалась логическим аккордом его угроз. В одно мгновенье он тигриным прыжком каким-то непостижимым образом вспрыгнул на нары, почти на двухметровую высоту, схватил Гончара за грудки и кинул его на пол, потом тут же спрыгнул вниз, снова схватил его, как котенка за грудки, приподнял и несколько раз стукнул об дверь.

На шум прибежали контролеры.

Увидев разгневанного Сталика, надзиратели всполошились и заискивающе запричитали:

— Что случилось, Сталик? Успокойся, успокойся.

— Заберите этого паскуду, а то я его растерзаю! — от волнения Сталик стал говорить с явным акцентом.

Дверь с лязгом отворилась, и бледного, с гневно горящими огнем мщения глазами Гончара контролеры дернули за руки и выволокли в коридор.

Осинин растерялся, он не знал, как надо было поступить — то ли вступиться за Гончарова, то ли сохранить нейтралитет. Но если Гончар действительно просадил в стары [140], то его вмешательство было бы неправильным, да и к тому же кавказский детина был слишком уж мощен и здоров.

Хоть и есть поговорка «Бык здоров, пищит, а в банку лезет» (имеется в виду консервная), но «ice же в четырех стенах такие, как Сталик, могут иногда загулять, а может, он действительно прав? Слишком уж много фуфлыжников и педерастов, позорящих мужской род, развелось на зонах!

Но все же сомнения в справедливости обвинения и действиях Сталика не покидали его.

На следующий день Сталика благодаря вмешательству самого «хозяина»' выпустили. Некому было возглавлять бригаду на лесоповале, хотя он и жестоко избил шныря. Начальнику колонии нужны были проценты и перевыполнение плана, да хорошая премия в звонкой монете, а не моральное перевоспитание, в любом случае, как правило, не приводящее к успеху.

А еще через несколько дней всю зону и изолятор взбудоражила новость — Гончар сбежал ночью из изолятора и, ворвавшись в барак, где спал Сталик, разбудил его и со словами: «Получай, мразь!» — всадил ему остро отточенный штырь в самое сердце.

Бегемонтову определенно повезло. После того как он прослышал про дерзкую попытку Людоеда сбежать прямо из зала суда и его убийство, он на повторных судебных заседаниях с молчаливого согласия Узбека начал все сваливать на Людоеда и требовать с ним очной ставки.

Но тем не менее прокурор потребовал Бегемонтову высшую меру наказания, и судья вынес ему смертный приговор.

Бегемот написал яростную кассационную жалобу в высшую инстанцию, но приговор был оставлен без изменения. Оставалась последняя надежда — написать прошение о помиловании Председателю Президиума Верховного Суда СССР. Через несколько месяцев бессонных тягомотных ночей, когда Бегемот потерял сон и аппетит и страшно исхудал (выглядел он теперь, словно Геракл в засушенном виде), ему вдруг пришел ответ из высшей инстанции об отмене «вышки».

Но известие это было настолько неожиданным, настолько ошеломляющим, что он не в состоянии был даже радоваться. Он просто был ошарашен этим сообщением. Долгое время Бегемот панически боялся, что ему отменят помилование, и лишь когда очутился на лесной командировке, немного пришел в себя.

А когда пришел в себя, осмотрелся, огляделся, обшустрился и уверовал в то, что ему подарена жизнь, вновь обнаглел, огрубел и стал самим собой — беспощадным, жестоким и злым.

Он жадно насиловал молодых ребят, а одного, молодого, с длинными ушами, когда поймал его в небольшой мастерской, зажал его локаторы [141]в тиски, снял с малого трусы и стал глумиться над ним, а потом садистски, с животным наслаждением, изнасиловал его.

Все сходило с рук Бегемоту. В зоне почти все было пущено на самотек, и поэтому на такие «мелочи» администрация почти не обращала внимания, так как было слишком много ЧП. Много зэков исчезало или пропадало суровой зимой — кто уходил в побег и погибал в тайге от изголодавшихся зверей, голодной смерти или от пули настигшего конвоя.

Много трупов находили по весне на огромной многокилометровой по площади бирже. Разбухшие, с черными обезображенными или пухлыми лицами, они всплывали из-под талого снега или же их находили под огромными штабелями бревен.

Но, как говорится, зло всегда наказуемо. Не избежал этой участи и Бегемот. Обладая недюжинной силой, крепкими железными кулаками и звериной дерзостью, он имел «куриные мозги» и никого не признавал, посылая всех подряд на…

Однажды он публично оскорбил одного нацмена по имени Ахмед. Тот ничего ему в ответ не сказал, так как знал, что Бегемот тут же может пустить кулаки в ход, лишь скрипнул со злости зубами, в бессильной ярости сжав пальцы.

Ударить ножом его он сразу не решился, потому как, видимо, у него не было при себе оружия, да и убить такого верзилу наверняка не так-то было просто. К тому же Ахмеду до свободы оставались считанные месяцы. Воров в законе в зоне не было, и управы, следовательно, на махначей также не было. Приходилось наводить разборки самостоятельно, а суд вершить — самочинно.

Так или иначе, но Ахмед переборол в себе ярость.

Спустя некоторое время Бегемот оказался в зоновском лазарете — медсанчасти. Кто-то ночью, когда Бегемот находился в наркотическом состоянии, всадил ему под левую лопатку штырь. Проснулся он в луже крови. Его обуял панический страх. Он боялся, что ночью кто-нибудь придет и добьет его.