Михаил Нестеров - Группа особого назначения

И в это время он почувствовал что-то давно забытое. И он понял что. Даже улыбнулся. Впервые, наверное, он сумел полностью побороть страх, пусть даже во сне, и вот уже уверенно сделал несколько мелких шагов. Еще... После он опустил руки, так как балансировать было незачем.

Страх отступил. Теперь такая высота не представляла для него опасности.

До плавного поворота было недалеко, Авдонин быстро преодолел это расстояние; но дальше было темно, и он остановился, прислушиваясь к ударам своего сердца. Тук-тук... Тут-тук... Сердце билось ровно, а он по-прежнему ничего не боится.

Вперед. Он смело повернул и оказался в полной темноте.

И тут же проснулся.

Машинально прислушался к реальным ударам сердца: тук-тук... тук-тук... Ровно, безбоязненно.

Жаль, что он так рано проснулся, иначе бы он увидел, что там, за поворотом.

И вдруг его резануло явью. Ему даже не пришлось закрывать глаза, чтобы представить себе плавный поворот, обрызганную коротким дождем дорогу, острый, пока невидимый камень с правой стороны. Не сбавляя скорости, он плавно поворачивает руль. Машина, чуть накренившись, красиво вписывается в поворот. Камня он еще не видит.

— Ух ты, здорово! — восторженно с заднего сиденья кричит дочь и наклоняется к его плечу. — Здорово, папа!

Он бросает взгляд в панорамное зеркало, снова сосредоточившись на дороге, краем глаза замечает камень у правой обочины. Чтобы собраться и правильно вывернуть руль, не хватает мгновения. Да и резко крутить баранку нельзя: на скользком от дождя асфальте это равносильно самоубийству.

Вначале легкий удар и сильный хлопок, похожий на выстрел, потом частые шлепки порванной покрышки и резкий разворот машины. Затем автомобиль словно подбросило, и он уже задним бампером задел левую обочину. Потом — миг, в котором каруселью несколько раз перед глазами мелькнуло пасмурное небо.

Он держит хрупкое тело дочери на коленях и бессмысленно поправляет окровавленный бант на ее голове. Рядом незнакомые люди, вверху, на дороге, десяток остановившихся машин. Какая-то женщина не выдерживает и громко, истерично выкрикивает:

— Господи!!

И еще раз:

— Господи!!

Никто не решается подойти к нему. Трое человек склонились над телом его жены. Та же женщина подходит совсем близко к нему:

— Она жива.

И указывает на его жену.

Но он не видит этого жеста. Он качает головой и расправляет, расправляет окровавленный бант...

Слез нет, только губы дрожат да дергается горло.

Кто-то в белом пытается отнять у него дочь. Он прижимает ее к груди еще сильнее... но неожиданно разрешает чужим рукам унести ее. Она больше не его.

Жесткими шлепанцами он шаркает по длинному коридору. Навстречу седой старик.

— Ее больше нет, — говорит он.

Андрей знает, о ком говорит старик: о своей дочери, она скончалась в больнице, не приходя в сознание. Он разворачивается и идет обратно. Сзади чуть ли не крик:

— Андрюша!

Уж лучше бы кирпичом по голове.

— Андрюша, постой!

Он сжимает голову руками и медленно садится на пол. Старик тут же оказывается рядом. Он плачет. А Андрей уже не принадлежит себе.

Что-то противоестественное было в желании Авдонина — его непреодолимо тянуло к машине. Когда он выписался из больницы, купил подержанные «Жигули» пятой модели. Вначале просто сидел за рулем, старался преодолеть тошнотворный страх, но именно посредством страха вылечиться. Он считал, что путь к выздоровлению лежит через преодоление. Он сможет вернуться к полноценной жизни, чтобы нести до конца дней своих вину за гибель близких.

И однажды он тронулся с места. Но на первом же перекрестке при повороте налево испугался, и автомобиль остался стоять с работающим двигателем. Он не помнил, кто помог увезти машину с перекрестка, кажется, это был работник ГАИ. Вскоре Авдонин нашел, казалось, выход из положения, он стал выезжать на машине по ночам. Уезжая далеко за пределы города, останавливался только в одном месте, где неподалеку от обочины стоял памятник; два улыбающихся лица смотрят на него, говоря: «Все правильно, ты сможешь».

Который уже раз он проезжает этот роковой поворот, и до сих пор в ушах звучит голос дочери: «Ух ты, здорово! Здорово, папа!» — И она наклоняется к его плечу.

...Начало второго ночи. Пора возвращаться. Андрей развернул машину на пустом шоссе и поехал в сторону города. Освежитель воздуха — подарок Марата Ягдташева — маячит перед глазами.

«Кто это там не спит?» — с тревогой, но в то же время недовольно подумал мальчик. Но свет помог ему разобраться хотя бы с отдельным участком незнакомого места в здании. Там, где сейчас стоял Санька, похоже, не было входной двери. Определить именно входную дверь он бы сумел с полувзгляда.

Глаза его округлились. Для него эта светящаяся щель была окном если не в другое измерение или иной мир, но в другую страну. Восточную. В голову тут же влезло малознакомое слово «чио-чио-сан». По-японски оно означает «бабочка», и Санька видел перед собой японскую комнату, разделенную пополам ширмой, раскрашенной в крупные яркие цветы; низкие темные скамьи; такой же низенький, почти квадратный стол. На стенах висели... три самурайских меча! — один другого больше. Рядом с ними плакат, испещренный иероглифами, какими-то схемами или диаграммами, стрелочками, точками. Знак, заключенный в круг, который Санька где-то, несомненно, видел.

Боком к нему сидел на пятках человек, одетый в белое кимоно с черным поясом. Глаза закрыты, рука с открытой ладонью посередине груди, вторая лежит на животе, но точно под другой ладонью, словно в нее что-то должно капать сверху. Человек недвижим, только ноздри его подрагивают, втягивая аромат курившихся на столике пахучих трав.

«Куда это я попал?» — с тревогой и недоумением подумал Санька. Он узнал этого человека, заикаясь, тот однажды сказал: «Этот пацан что-то знает. П-придется захватить его с собой». Эти слова прозвучали, когда Витя лежал у ног бандитов, а из его горла торчала лыжная палка.

«Каратист, что ли? — Санька не смел шелохнуться, стоя у двери, словно загипнотизированный. — Если и каратист, то ярый. Интересно, Коля справится с ним? Должен: ногой по голове, подпрыгнуть — и еще раз!»

Тут Санька увидел на стене нунчаки — штук пять, одни были трехколенные, совершенно необычные. Рядом с ними на гвоздиках пристроились сюрикены — штук пятнадцать.

Пожалуй, хватит, решил мальчик, он что-то надолго задержался у окна в мир самураев. Заика в любой момент мог спуститься с Фудзиямы и затолкать пленника на место.

Стараясь не дышать — даже чтоб не скрипнул каменный пол под ногами, мальчик двинулся дальше. Неожиданно ощутил плавный спуск, пол шел под небольшой уклон. Еще несколько мгновений, и рука Саньки ткнулась как раз в металлический засов.