Михаил Нестеров - Приказ обсуждению не подлежит

Марта тряхнула головой, отгоняя назойливые видения. Улыбнулась, вспомнив Артемова: «С женщинами он напористо нежен, друзей у него, кроме меня, нет, а с врагами он беспощаден».

Попыталась представить себе Георга Стофферса в компании Сергея. Однажды она сказала товарищу: «Есть люди, которые любят майонез, а есть те, которые его ненавидят. Если первое — вы Стофферс». И эти слова отчего-то прозвучали в голове мягким незнакомым баритоном.

Дисциплина в «Ариадне» была строгой, особенно это касалось боевого звена. Марта, напуская в голос строгости, предупреждала каждого новенького: «Мне не важно, какие книжки ты читаешь, мне важно другое — какие книжки ты должен читать». Она вспомнила об этом потому, что вдруг представила себе Марка в приемной агентства. Опустив глаза, она тихо говорит ему: «Мне очень важно знать, какие книжки ты читаешь…»

Это не было похоже на состояние влюбленности, но было нечто большее. Она нашла в призрачном образе Сергея инструмент, посредством которого закручивала свои разболтавшиеся гайки. Что удивительно, он подходил к каждой…

То называлось просто — верой. Ее верой. Но Марта так и не смогла подобрать определения своему состоянию.

Десять минут прошли. Ничего не забыла. Даже больше — взяла с собой лишние, но отнюдь не посторонние мысли. Багаж дорогой, и расставаться с ним не стоит.

Прежде чем отдать пилоту команду, Марта оглядела каждого бойца, вскользь уловила десять сосредоточенных взглядов, устремленных в никуда. Боевики «Ариадны» глядели прямо перед собой. Пять человек с одной стороны борта, пять с другой. Генрих Клеймер поймал взгляд Марты и покивал, словно давал разрешение на вылет. Давал. Но не разрешал. Есть разница.

— Поехали! — по-русски выкрикнула Марта.

Наверное, только этим громким словом она могла растормошить своих боевиков, убавить им, как мощным рубильником, напряжение. Вот улыбнулся один, другой…

А Клеймер расхохотался во все горло. И продублировал Марту:

— Поехали!

Латакия, Сирия

Марк очистил тыл и правый фланг — южное крыло следственного изолятора. Он мысленно повернул план тюрьмы на четверть круга. Сам Сергей являл собой стрелку компаса, а панорама смещалась при каждом его повороте. Зеркальный эффект. Словно сам стоишь на месте, а весь мир крутится вокруг тебя, молниеносно реагирует на каждое движение, на каждый поворот головы. Странный, головокружительный эффект.

Но куда бы ни повернулся Марк, всюду видел в углу время, работающее в режиме count-down. Бешеный хронометр, показывающий стремительно тающие секунды и мельтешение их сотых долей. Но минуты, оставшиеся до финиша, словно замерли. Казалось, их вообще не касалась суета беспокойных частиц. Призрачный щелчок-выстрел, и минуты больше нет. На смену ей встает другая, такая вальяжная. С виду полная и гордая, но изнутри ее словно высасывают. Хлоп! Следующая…

Жизнь в высшей степени наплевательски относится к происходящим вокруг смертям. Марк к этому привык.

Он равнодушно перешагнул через труп убитого им охранника и оказался у очередного рубежа. Вложенный он или нет, уже неважно. Отступать нельзя. Позади Москва, увешанная плакатами: «Сосу за копейки». Раньше было намного чище: «Я люблю тебя!»

Повесил ли Артемов плакат на триумфальную арку?

Хотя бы тот, что рекламировал пылесосы?

Одна дверь. За ней короткий тамбур и другая дверь.

Выход на авансцену.

Почему Марк не убил очередного охранника, он объяснить не мог. Вроде бы действуешь по инерции, несешься в бурном временном потоке. Но случаются сбои, когда не слышишь никакого внутреннего голоса, а лишь позывные толчки. Вот и сейчас будто кто-то толкнул Марка под руку.

Пистолеты с массивными глушителями в его руках казались пистолет-пулеметами. И оба они были направлены на Мурата Нагиба.

Два быстрых шага к сирийцу, и Сергей тихо прошипел:

— На пол! Лежать тихо.

По-русски. Но скажи он эти слова на китайском, Нагиб понял бы его так же хорошо.

Сириец опустился на одно колено, не сводя глаз с направленного на него оружия, потом на другое. Он распластался на полу лицом в сторону камеры, где сидел неприятный тип с холодным взглядом.

«Арестованный из камеры 68 чего-то ждет».

«Дурак, он ждет, когда его освободят».

Дождался наконец-то.

Марк не рассчитывал найти кого-то из товарищей так быстро. Обычно нужная тебе вещь всегда находится в дальнем углу ящика. Глянув в зарешеченное окошко, Сергей увидел своего тезку. Иваненко повернул голову, и его губы пришли в движение. Марковцев мог поклясться, что прочитал по губам: «Придурок!»

«Да, это я», — мысленно ответил.

Для Сергея Мурат Нагиб был не страшнее чучела для метания ножей. И сама тюрьма вдруг предстала макетом. Что-то случилось с реальностью. Она словно захмелела от первых удач, которые слегка вскружили голову, придали сил, добавили в действия куражу.

Сергей ухватился за воротник охранника и приподнял его над полом. Молча, Наверняка зная, что сириец поймет этот грубый жест. Глушитель ткнулся ему в шею, и Нагиб, проведя на холодном каменном полу всего несколько секунд, снова оказался на ногах. Он безошибочно дешифровал все жесты, адресованные ему. К двери подошел, как к писсуару — близко-близко, расставив ноги. Поковырялся со связкой ключей, болтающихся на поясе. Сунул ключ в замочную скважину и повернул. Открыл дверь. Глянул на боевика в черной униформе, на его оголенные сильные руки, словно прорастающие из боевой выкладки. Шагнул в камеру и посторонился, давая дорогу диверсанту.

Теперь глушитель пистолета давил ему на основание шеи, подталкивал к стене. До жути захотелось обернуться и посмотреть, что делает боевик у него за спиной. Как и во время операции, когда необоримо тянуло увидеть руки хирургов, копошащихся в его кишках. Да, в кишках. Товарищи потом долго подкалывали: мол, как ты теперь, без кишок-то?

Сильный и выносливый Мурат Нагиб был не в силах противостоять трепету, который вызывал этот спецназовец. Здоровый он или худой, выше он или ниже — не важно. Просто он сильнее. И хитрее.

Чутья Мурату было не занимать. Теперь же он постигал другую науку: учился воспроизводить свои мысли и связывать их воедино. Его былые думы сцепились в один копошащийся клубок; недостающие кадры из фильма были восстановлены. Он понял все.

Боясь пошевелиться, он глухо произнес. По-русски.

С сильным акцентом:

— Я хочу жить…

Марковцев и Иваненко.., переглянулись. Они словно не расставались ни на секунду, не выходили из этого каменного зала суда, где услышали последнее слово обвиняемого в тяжком преступлении и готовились вынести свой вердикт.

Марк передал один пистолет товарищу и развернул охранника лицом к себе, показал два пальца: