Александр Тамоников - Красные туманы Полесья

— Хорошо, так когда ты сможешь связаться с начальником полиции?

— Вообще-то, он встает рано, в шесть утра уже на ногах. К этому времени я и зайду в административную зону. Калач при отделе полиции проживает, боится снимать хату. Его подворье люди сожгли после того, как он расправился с семьями активистов. Но этот храбрец и в свой дом не пошел бы. Правильно боится. В Гороше даже теперь найдутся мужики, которые завалят его. Так что к шести. Это вас устроит?

— А как быстро он может связаться с комендантом? — спросил Шелестов.

— Точно сказать не могу, хотя тот тоже в шесть утра делает пробежку внутри административной зоны. Забавное зрелище — впереди мотоцикл с тремя эсэсовцами, позади еще один. Он между ними. Покойный штурмбанфюрер Фишер, чтобы ему в аду гореть, постоянно смеялся над этим.

Командир группы прикинул по времени, кивнул и сказал:

— Хорошо, в шесть утра пойдет.

— А раньше и толку нет.

— Как ты пройдешь по поселку, да еще в административную зону, во время комендантского часа?

— У меня пропуск есть. Калач у Фишера выпросил. Могу ходить по Горошу круглые сутки.

— Отлично. Покажешь соседский дом, а то мы еще наделаем шуму.

— Значит, решили в соседнем остановиться? Покажу, конечно. Сейчас пойдете?

— Да, нам надо выспаться.

— Добро, сначала вас провожу, потом Зайца. Мы с ним еще посидим, поговорим о жизни в Готлинске.

— Ты хорошо запомнил, что надо сказать Калачу?

— На память не жалуюсь.

— Ну так веди.

Рогоза провел группу в брошенный дом. Видимо, люди уходили оттуда в спешке. Там осталась мебель и прочее, самое необходимое.

Несмотря на, казалось бы, спокойную обстановку, командир группы приказал:

— В охранение два человека, один во двор к калитке, другой в сад. Первыми заступаем я и Сосновский, потом Буторин и Коган. Смена в два часа, подъем в пять тридцать. И никаких вопросов. Витя и Боря — отдыхать, Миша — на пост.

Ровно в 6.00 Рогоза постучал в дверь комнаты Калача, находившуюся рядом с помещением, где нес службу помощник дежурного.

— Кого там принесло? — раздался изнутри недовольный, сонный голос.

— Это я, господин начальник полиции, Григорий Рогоза. Доброго вам утра.

— Чего надо?

Калач открыл дверь. Опухшая физиономия начальника полиции говорила о том, что ночь он провел пьяную и бурную.

— Да тут такое дело. Вчера у церкви, как с работы шел, встретил дружка детства из Готлинска.

— Ты мне о дружке пришел рассказать, идиот?

— Вы послушайте меня, господин Калач. Поселку может грозить большая опасность.

— Заходи.

Рогоза пошел в комнату. Калач умылся из ведра, начал одеваться и приказал:

— Говори!

— Так вот, у церкви встретил я дружка детства Гришу Зайцева. Он от партизан бежал.

— Чего? — Хмельная одурь быстро сошла с полицая. — От партизан?

— Точно так, и интересные вещи рассказал мне вечером. Я все передать не могу, не запомнил. Вам бы самому с ним поговорить.

— Где он?

— Так тут, у отдела. Я его сюда доставил.

— Зови!

Рогоза привел Зайцева.

Тот снял кепку, поклонился и сказал:

— Здравия желаю, господин начальник полиции. Я много о вас наслышан.

— По делу говори. Как попал к партизанам, почему бежал и заявился в Горош?

— Угу, сейчас. Попал случайно, из дальнего района от тетки домой ехал, в лесу у болот меня дозор остановил. Мужики с винтовками допрос устроили. Мол, почему ты не в армии, тут чего ради болтаешься? Я объяснять начал, а тут их начальник пришел и повел меня на базу.

— Где эта база?

— Так в том же дальнем лесу, у самых болот. Командир отряда, бывший председатель райисполкома Горбань, опять мне допрос учинил. Обвинил в дезертирстве, сказал, выбирай — в отряде служишь либо висишь на ближайшем дереве. Чего мне делать оставалось? Согласился. Это с неделю назад было. Приставили меня к кухне. А она рядом со штабной палаткой. Я разносил жратву по постам охранения, узнал, где они стоят, решил бежать. В Готлинск вернуться не мог, есть на то причина. Я и от тетки шел, чтобы шмотки быстро собрать и свалить куда-нибудь подальше. Решил бежать, стал момента ждать. Вечером из штабной палатки вышли командир отряда и бывший заместитель военкома района, капитан. И меж собой говорят. Дескать, восемнадцатого числа немцы наших в Германию отправлять будут. Ни хрена не дадим. Все готовимся к маршу к Горошу. Первый взвод на железную дорогу, разобрать пути, остальные к хлебозаводу и западной окраине. Устроим немцам и их холуям, извините, шабаш, как в Минске диверсанты учинили. Всю нечисть перебьем. Начинаем восемнадцатого числа поутру. В ту же ночь я сбежал. День добирался до Гороша, шел через Лозу и Ясино. В деревне страх чего видел, да и в селе тоже. Я еще у партизан удивлялся, чего это недалеко от базы баб с детьми да подростков так много. Повар мне сказал тогда, что это беженцы из Ясино, Карчехи и Павлинки.

— Как ты пост охранения поселка прошел? — спросил встревожившийся Калач.

— Да не видел я поста, к улице Комсомольской, извините, Северной, вышел и сразу в проулок подался, где продмаг. Оттуда к церкви. А там гляжу, Рогоза от центра идет. К нему подошел, он меня домой к себе привел.

— С чего тебе в Готлинск нельзя?

Зайцев чуть помялся и ответил:

— Да я там девку одну четырнадцатилетнюю подмял на сеновале. А мать ее проведала, пригрозила донести бургомистру и начальнику полиции. А она сама дала, господин Калач, вот те крест. Потому как шалава, не глядя на возраст. Я и подался в Горош, думал в полицию устроиться. А тут Рогоза. Он обещался слово за меня замолвить.

— Значит, снасильничал ты девку?

— Нет, сама дала. Она же и на сеновал меня заманила, стерва малолетняя.

— Ну да, а ты пожалел ее, приголубил.

— Так и было. Кто же знал, что она с мамашей своей заодно? Между прочим, затребовала за молчание денег. Да все одно сдала бы меня баба. А новая власть такое не жалует.

— А тут, значит, жалует?

— Так я же сам пришел, все рассказал, а повинную голову меч не сечет.

— Ладно, будьте оба у дежурки, я к коменданту.

Калач вышел во двор.

Гауптштурмфюрер сегодня не делал пробежку, обмывался водой, увидел начальника полиции и спросил:

— Тебе чего, Калач?

— Разговор серьезный, господин комендант. Перебежчик от партизан объявился, рассказал мне об их новом замысле.

— Иди в приемную. Я сейчас туда подойду.

Калач прошел в приемную, где сидела Елена Скорик.

Она увидела начальника полиции, побледнела и сказала:

— А господина гауптштурмфюрера нет.

— Знаю, — заявил полицай. — Ты вот что, сучка, сегодня вечером со мной пойдешь.

— Я не пойду.

— Куда же ты денешься-то? Или думаешь, что Бонке за тебя заступится? Не защитит, не надейся.

К ним подошел исполняющий обязанности коменданта.