Андрей Троицкий - Москва Икс

И тут Кныш делает шаг навстречу, подъезжает к ней, фигурально говоря, на катере. Предлагает Ирине Николаевне отдохнуть в его каюте, там всегда прохладно. Ирина Николаевна не стала противиться… Она натура нежная, у нее тоже большая любовь, которая случается, может быть, раз в жизни, и то не со всяким человеком. Так все и закрутилось, и поехало. Забыл кэп про гребаную партию, про дружную семью и про свою Клаву, длинную и сухую, похожую на рыбью кость. Кныш — натура широкая, деньги у него не переводились, в любом порту они вместе выходили в город, он покупал то, на что Ира показывала пальцем. И так все вертелось почти полтора года.

Но это ведь судно, а не большой город, ты всегда в зоне прямой видимости, а большую любовь в карман не спрячешь, не поместится. Добрая душа на капитана состряпала парашу, одну, другую… Письма легли на стол начальнику пароходства, и секретарю парткома, даже до Москвы дошли, по слухам, те письма сам министр читал. Некоторое время скандал тлел, как маленький костерок, Кныша приглашали на разговор в местком и партком. А совсем недавно все вдруг вспыхнуло. В пароходстве ходили слухи, будто из Москвы, из приемной министра звонили, приказали разобраться и все такое. И к тому шло дело, чтобы Кныша пересадили с «академика» на заштатную лоханку, которая ходит из Питера куда-нибудь в Тьмутаракань.

Хуже того, могли из партии вычистить, чтобы не осквернял развратом ряды идейных коммунистов, партийных бойцов. Началась качка, Кнышу натурально на дно идти, но тут вступился начальник пароходства, старый друг кэпа, мол, нельзя так швыряться людьми. Тогда нашли мягкой вариант: Кнышу строгий выговор, но оставить на судне, а с «академика» списать всех женщин: буфетчицу, дневальную и даже поломойку, хоть тетя Паша немолодая женщина, на лицо не вышла, да и фигура не очень. Но это был строгий приказ с самого верха: чтобы вообще женщин близко не было, на освободившиеся места набрать мужчин. Конечно, простые матросы и мотористы за Кныша болели, он человек толковый. Покаялся капитан на парткоме, помирился с Клавой. И вся любовь…

— Не рискнул капитан уйти из семьи, — добавил Кудрявцев. — А ты женат?

— В разводе.

— А дети от брака есть?

— Нет, к сожалению. Но, может быть, еще успею.

— Значит, никто на берегу не ждет?

— Выходит, что так.

— А родители живы?

— Умерли.

— Да, это плохо, когда родителей нет, — моторист тяжело вздохнул, даже слезы на глаза навернулись, он сморгнул. — И когда на берегу никто не ждет, — плохо. Морская душа так устроена, — нужно нам, чтобы кто-то ждал. Чтобы моряк был связан с любимыми людьми. Ну, невидимой такой ниточкой. Ты ждешь любимую, она ждет тебя…

Кудрявцев был готов продолжить лирическое отступление, но с удивлением заметил, что новый приятель не слушает, а клюет носом. Моторист засунул под куртку недопитую фляжку, поднялся и сказал:

— Скоро можно будет из радиорубки позвонить домой. Ну, не то, чтобы прямо позвонить, номер набрать… Но технология другая. Ты будешь в трубку говорить, а разговор на сушу по радиосвязи передадут. Но сначала в очередь полагается записаться. Надо тебе звонить кому?

Сурен колебался пару секунд:

— Нет, спасибо. Пока не надо…

Кудрявцев простился и ушел к себе.

С утра старпом Свиридов, свободный от вахты, спустился на кухню и обсудил с коком меню на следующую неделю, дело привычное, рутина. Потом завернул к старшему мотористу, поболтал с ним и вернулся к себе. На полу под дверью лежали два листка из школьной тетрадки в клеточку, исписанные мелким подчерком.

Свиридов развернул бумажки, сел к свету. Это был рапорт внештатного агента под псевдонимом Хорист. Свиридов велел стукачу угостить нового уборщика выпивкой и поболтать с ним, и вот теперь, как пишет Хорист, контакт с новым членом экипажа налажен. Далее о самом уборщике, — он человек скрытный, о себе говорить не любит, о прошлом не вспоминает. На прямой вопрос, служил ли он в морской пехоте Северного флота, — ответил утвердительно. Службу в морской пехоте подтверждает татуировка на правом плече: череп и морской якорь под Андреевским флагом.

От выпивки уборщик отказался и, когда Хорист показывал фляжку с коньяком и прикладывался к ней, уборщик оставался равнодушным. Создается впечатление, что он не из тех, кто недавно бросил пить, скорее всего, — человек никогда спиртным не злоупотреблял. О порядках на судне, о начальстве и других членах экипажа, кто хороший, кто плохой, не спрашивал. Сурен показался Хористу сомнительной темной личностью. Возможно, уборщик устроился на судно, чтобы сбежать в первом же капиталистическом порту. Судя по разговору, друзей и знакомых здесь он не имеет.

Свиридов походил по каюте, на ногах всегда лучше думается. Конечно, это не дело Хориста строить предположения. Тот человек или не тот, пьяница или нет, нанялся на работу, чтобы сбежать, или по другой причине… Но Хорист опытный осведомитель, с нюхом. Свиридов вышел в коридор, поднялся на самый верх, где капитанский мостик, постучал в дверь радиорубки. Вошел и приказал радисту, чтобы соединил вот с кем, — и протянул сложенную вчетверо бумажку, затем сел и, чтобы занять руки, стал крутить на пальце стальное кольцо с ключом от каюты. Когда соединили, приказал радисту выйти и ждать на лестнице.

С виду телефон был похож на обычный бытовой аппарат, только без диска, а на трубке, с внутренней стороны продолговатая кнопка, которую надо нажимать, когда говоришь, и отпускать, когда слушаешь. Свиридов снял трубку, чувствуя волнение, — тому были причины. Перед отходом он получил шифрованную телеграмму из центрального аппарата КГБ, майор госбезопасности Павел Черных приказывал навести справки о трех новых членах экипажа, в том числе об уборщике Сурене, далее следовали несколько вопросов, интересовавших майора и номер телефона, по которому с ним надо связаться, когда поручение будет выполнено.

Майор Павел Черных был на месте, словно ждал звонка, Свиридов коротко доложил, что узнал от стукача, и дополнил рассказ собственными наблюдениями: уборщик человек хитрый и лживый, видимо, попал на судно по знакомству, пьяница, который скрывает тягу к алкоголю. Но Свиридов быстро раскусил этого типа. А с пьяницами всегда проблемы, был случай, когда один матрос допился до чертиков и убежал с корабля во время стоянки в Копенгагене. Может быть, и Сурен хочет сбежать в иностранном порту, что точно у него на уме — неизвестно, но от такого кадра жди беды. Осведомитель Свиридова вошел в контакт с уборщиком и доложил, что на плече Сурена татуировка: череп, обвитый цепью, морской якорь и над ними Андреевский флаг. Личности других новичков пока прояснить не удалось, не было времени и возможности.