Сергей Самаров - Андроид-разрушитель

Полковник черканул лучом фонаря по коридору, вдоль стен которого были расположены двери с небольшими окошками, видимо, из небьющегося стекла. Рядом с каждой дверью был виден выключатель; значит, свет на ночь в камерах вырубали извне. Сейчас электричества не было, но можно светить внутрь фонарем – прямо через окошко.

Геннадий заторопился.

Вельчанинов вошел в помещение последним.

– Василий Юрьевич, осмотри второй этаж. Что там?

Подполковник кивнул и побежал по лестнице. Сам же Кирпичников поискал глазами того из пленников, кто уже хоть что-то начал соображать. Им оказался курящий мент. Приподняв за шиворот, Владимир Алексеевич хорошенько его встряхнул, еще больше приводя в сознание.

– Ключи от камер у кого?

– От твоей, что ли камеры? – спросил мент с вызовом. – Дурак, не понимаешь, в какую историю влез? Тебя завтра же из-под земли достанут. И – в камеру. А потом Вовочка с тобой беседовать будет, – мент кивнул в сторону двухметрового санитара.

– Ты этого уже не увидишь...

Удар коленом в нос вместе с обильным потоком крови вернул менту способность рассуждать здраво. Он опять кивнул в сторону большого санитара и с трудом выдавил слова:

– У Вовочки...

Вовочка тоже почти ожил; смотрел, угрюмо морща тяжелые брови под слегка приплюснутым лбом и, кажется, был готов к тому, чтобы разорвать путы на руках и разнести здесь все вместе с чужаками. Но связали его основательно – и слон не вырвался бы из таких пут. Владимир Алексеевич наклонился к санитару, чтобы ощупать карманы его халата, но осторожность при этом не потерял, и потому, когда Вовочка проявил желание боднуть полковника своей большой головой, Кирпичников-старший успел подставить локоть. На лбу появилось рассечение, хотя боли Вовочка, кажется, не испытал. Но большая связка ключей нашлась сразу.

Из-за ближайшей двери начали стучать и кричать – что именно, понять было трудно, поскольку дверь была обита уплотнителем и слоем грубой искусственной кожи.

– Открой ему, он добрый... – усмехаясь, сказал мент, который стрелял в полковника. Ему досталось только от кулака Владимира Алексеевича и от световой гранаты; но последняя не дает болевого шока, как световой пистолет, и мент уже оклемался. – Открой, выпусти; он, несчастный, всего-то две семьи вместе с детьми вырезал. Есть хотел, а в домах свет горел... Вот и зашел на огонек. А потом ел детей несколько дней, пока соседи не вошли и не повязали его. Открой ему, он несчастный и всегда голодный... Пожалей...

Владимир Алексеевич не любил, когда над ним насмехаются, потому кивнул подполковнику Лукошкину. Тот понял, ухватил говорливого мента за шиворот и подтащил к первой двери. Полковник посветил за стекло. За окошком бесился человек со страшным лицом, корчил ужасные рожи и бил в дверь руками и головой.

– Что тебе нужно? – через дверь громко спросил Кирпичников.

– Жрать хочу... – вопил человек. – Голодный я... Я всегда голодный...

Выглядел он в самом деле очень изможденным, и оставалось удивляться, откуда человек берет силы, чтобы так колошматить в дверь. Владимир Алексеевич посмотрел на номер камеры, нашел ключ с этим номером, открыл дверь и втолкнул в камеру мента.

– С праздником, больной. Вот тебе на праздничный ужин...

Мент заорал благим матом, упираясь и цепляясь руками за дверной косяк, но пара жестких ударов Лукошкина заставила его застыть за порогом между двумя опасностями. Заключенный внезапно успокоился, отошел от двери, сел на кровать и стал с любопытством и каким-то нескрываемым наслаждением, чуть ли не с радостью рассматривать освещенного фонарем мента. Ключ в замке повернулся с ехидным лязганьем. В камере остались двое, которых разделяла только темнота.

– Может, и вправду съест? – спросил товарища Кирпичников.

– Будем надеяться. Одним подлецом меньше станет, – спокойно, словно он каждый день отправлял ментов на съедение к людоедам, ответил Лукошкин. – Я бы ему даже горчицы дал, но с собой не захватил, а здесь уже все магазины закрыты.

– Еще такие голодные в камерах водятся? – спросил полковник курящего мента. – Специально для тебя и для Вовочки. Водятся, я спрашиваю?

Только что познакомившийся с коленом полковника нос испуганно пошевелился, отвернулся, опасаясь следующего удара, а голова отрицательно замоталась. Но Владимир Алексеевич расспрашивать дальше не стал и уже повернулся в другую сторону. Его звал сын, стоя около одной из дверей в камеру с фонарем в руке.

– Нашел? – торопливо подойдя, почти подбежав, спросил полковник.

– Нашел. Лежит, не встает. Кажется, она.

– Еще женщины есть? – поворачивая ключ, спросил Кирпичников-старший, не забыв, что его миссия не ограничивается только поиском жены.

– В соседней камере, – подтвердил Геннадий.

Дверь открылась, и они вошли. Это точно была Надежда Павловна. Она лежала на спине, не спала; смотрела в потолок отрешенным от всего взглядом и вошедших, кажется, не заметила. Фонари светили ей не в лицо, а в стену, но свет отражался яркий и освещал всю небольшую камеру. Не заметить их она просто не могла.

– Надя, – позвал Владимир Алексеевич.

Она не отреагировала.

– Мама, – позвал Геннадий.

И опять никакой реакции.

Отец с сыном подняли Надежду Павловну с кровати и поставили на ноги. Она послушно подчинялась, но была полностью отрешена от всего происходящего, не понимая, что с ней происходит; но не сопротивлялась и была готова выполнить все, что от нее потребуют. Они вывели ее в коридор.

– К выходу, – скомандовал полковник сыну.

А сам стал открывать дверь соседней камеры. Посветил фонарем. Матушка поднялась с кровати и встала. Вела себя она совсем не так, как Надежда Павловна, и явно находилась в полном рассудке.

– Здравствуйте, матушка. Помните меня? – Владимир Алексеевич навел фонарь на свое лицо, словно представился.

– Да, помню. Вы брат убиенного Виктора Алексеевича. Что вы хотите?

– Я пришел за своей женой. Она была в соседней с вами камере.

– Надежда? Это ваша жена?

Голос немолодой матушки звучал ровно и монотонно, без эмоций.

– Да. Но она сейчас невменяема. Сын повел ее к выходу.

– Что от меня нужно?

– Я пришел, чтобы и вас освободить.

– Спасибо. Наверное, я уйду с вами. Вас господь, я думаю, послал. Без его помощи вы не смогли бы сюда попасть. Нельзя пренебрегать божьей волей. Я готова. Только...

– Что? – спросил Владимир Алексеевич.

– Следующая камера за камерой вашей жены. Там мужчину держат. Он виноват только в том, что открыто высказывал свое мнение. Как мой сын. Только мой разговаривал с людьми лично, а этот в газеты и журналы писал и книги выпускал. Его сюда запрятали.

Владимир Алексеевич вдруг вспомнил, что даже не знает, как зовут мать отца Викентия.