Александр Тамоников - Иван Грозный. Сожженная Москва

– О, господи, Михайло! Испужал до смерти!

Бордак, проводя мимо коня, сказал ей:

– Ты вот что, Алена, как помоюсь да перекушу, поговорим.

– О чем? – встревожилась она.

– Для тебя, да и для меня о хорошем, не волнуйся. Петруша спит, поди?

– Нет еще. Сын Ризвана, Хусам, ему тряпичную игрушку принес, играется у хаты.

– Хусам, говоришь?

– Да, а что?

– Тебе он, поди, тоже подарок сделал?

– Нет, Михайло, с чего ты взял?

– А что? Он молод, ты молода…

– Вот ты о чем, – проговорила, зардевшись, Алена и спросила с укором: – Пошто забижаешь? Если кто и мил мне, то не Хусам. Да и невеста у него есть. По традиции ее еще в детстве Ризван ему подобрал, и скоро должна быть свадьба… Но ты ступай, а то у меня еще дел полно.

– Добре, Алена, и прости, коли обидел.

– Ничто, Михайло.

Бордак завел коня в конюшню. Там его увидел Ризван:

– О! Михайло? Салам алейкум. Вернулся?

– Салам, Ризван, как видишь.

– Надо Ираде сказать, чтобы ужин приготовила, баню растопила. Устал с дороги? Хотя чего это я? Глупость спросил. Главное, вернулся живым и здоровым, то и яхши.

– Тут как дела? – поинтересовался Бордак.

– Слава Всевышнему, все хорошо.

– Курбан не заглядывал?

– Не было никого.

– Как соседи к Алене относятся?

– Никак не относятся. Она с подворья не выходит. Ведают, конечно, соседи, что у меня русская женщина с ребенком, но знают и то, что твои они.

– Добро. Прилягу я.

Бордак прилег на топчан, скинув сапоги, и стал наблюдать, как Хусам поит-кормит его коня.

– Ризван! – позвал он хозяина подворья.

– Да. Михайло?

– Спросить кой о чем треба.

– Давай. – Татарин присел на край топчана.

– Слышал, скоро женишь сына? – кивнул Михайло на Хусама.

– Алена сказала?

– Она.

– Да пора, время подошло, взрослый уже.

– А кто невеста? Нет, если не хочешь говорить, я не настаиваю, просто интересно.

– Отчего не сказать? Скажу. Невеста – Гульшен, что означает цветник роз, хорошая девушка. Мы с ее отцом, купцом Наби Алаем, росли в одном ауле. А потом так получилось, что переехали в Кафу, я раньше, он позже. У меня родился сын, у него – две дочери. Вот Гульшен и сосватали. Договорились с Наби осенью свадьбу сыграть.

– А купец этот, с которым желаешь породниться, чем торгует?

– Мыслю, к чему клонишь, – покачал головой Ризван. – Нет, Михайло к живому товару Наби отношения не имеет. А чем торгует? Да всем, чем выгодно. И тканями, и украшениями, и мясом, и пшеницей. У него лавки и тут, и в Кезлеве, и в Бахчисарае, и даже в Ялте. Богатый человек, но не жадный и не злой. Рабов, прямо скажу, держит, покупает тут или в Кезлеве. Однако другие невольники позавидовали бы рабам Наби. Он если берет семью, то не разлучает ее. Так и живут рабы семьями. А как отработают пять лет, отпускает на вольные хлеба.

– Не рабовладелец, а благодетель какой-то, – усмехнулся Бордак. – Впрочем, здесь покуда ничего не изменить, хотя кто знает, что будет с Крымом, коли царь Иван Васильевич устремит на него свой взор.

– Покуда русский царь смотрит только на запад, а на Русь нападают крымчаки, – заметил Ризван.

– Ладно.

Жена Ризвана, Ирада, принесла чай, и Михайло поблагодарил ее:

– Спасибо тебе, женщина, это то, что нужно.

– Баня уже скоро готова будет, кушанья тоже, – довольно улыбнулась она и добавила: – Алена помогает, дюже старается.

– Вы Петрушу не упустите, а то выйдет на улицу да пропадет.

– За этим Алена строго смотрит, сын всегда при ней. А когда надо, я смотрю.

– Спасибо, Ирада.

Бордак помылся в бане, переоделся в чистые штаны и рубаху, прошел в летнюю кухню, где Алена выставила разные кушанья. Отужинав и поблагодарив ее, он сказал:

– Пройдемся по саду, поговорим.

– Как пожелаешь, Михайло.

Они вошли в сад и стали медленно прогуливаться меж деревьев.

– Тебе, Алена, след сегодня собраться вместе с Петрушей в дорогу, – начал Бордак.

– Пошто? – напряглась женщина.

– Поедем в Сююр-Таш, это около ста тридцати верст отсюда, недалеко от Бахчисарая.

– Туда-то зачем?

– Там русское посольское подворье. Оттуда ты с Петей отправишься на Москву с посланцем окольничего Афанасия Федоровича Нагого, нашего посла в ханстве.

– О, господи! – выдохнула Алена. – Пошто так нежданно?!

– Я же обещал вернуть тебя на родину? Вот и держу слово. С конем-то управишься?

– О том заботы нет, но что я на Москве с ребенком делать буду? Пропадем ведь.

– Не пропадете. Осип Тугай, посланник Нагого и мой товарищ, доставит вас на мое подворье, что на Варварке. Оно недалеко от церкви Святой Великомученицы Варвары. Подворье небольшое, я не вельможа и не торговец, но дом крепкий, хозяйство какое-никакое. Покуда там заправляет работник Герасим с женой, приедешь, сама хозяйкой станешь.

– Как же так, хозяйкой? – воскликнула Алена. – Хозяйка в доме – жена. И та под мужем.

– Нет у меня жены, и детей нет.

– Но пошто ты один? – удивленно спросила она.

– Померли моя жена Глафира и сын Володимир. Огненная хворь в могилу свела. Я тоже был на краю могилы, но Господь, видно, не пожелал забирать меня к себе, оклемался. Моих к тому времени уже похоронили, и я на похоронах даже не был. Вот так, Алена. Не хотел говорить, но что уж теперь? Все мы в руках Бога нашего, коли оставил он нам с тобой жизнь, то и треба жить далее. А уж как жить – решать тебе. Ни к чему не неволю, прошу только, будь в доме хозяйкой. Я тебе денег дам, с хозяйством Герасим и жена его, коли треба, подсобят.

– Ты ошарашил меня, Михайло, – потупившись, прошептала Алена и тут же покрылась густым румянцем.

– Я и себя ошарашил… Давай, собирайся. На рассвете тронемся с божьей помощью. Поболе еды возьми, но об этом я Ризвана попрошу, он даст, сколь треба.

– Михайло, а бумагу какую, что я не самозванка, а твоя… твоя прислуга, дашь?

– Ты получишь посольскую грамоту, где будет указано, что выкуплена из рабства татарского, а значит, свободный человек. Ну, а насчет прислуги… Какая же ты прислуга, ты – свободный человек. Да никто и интересоваться не будет. Меня на Варварке знают, ну а коли возникнут какие трудности или пристанет кто, то пригрози обратиться к думному боярину Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому.

– Ой, это к Малюте Скуратову?

– К нему, – улыбнулся Бордак. – Как только назовешь его имя, все мигом отстанут.

– А ты знаешь Малюту? Слыхала я, палач он у царя.

– Не след верить всему, что говорят люди. Григорий Лукьянович – не палач. Я его знаю. Коли случится что, обращаться к нему не иначе как боярин Григорий Лукьянович, но, мыслю, не дойдет до того. Это так, для тех, кто слишком любопытен.

– Даже и не знаю, смогу ли жить на Москве? Это же такой большой город! Там, в Кремле, сам царь Иван Васильевич сидит на троне. Дума боярская, вельмож всяких много. Боязно мне, Михайло.