Александр Афанасьев - Призраки Лондона

— Елизавета Владимировна… не отвечает, я уже пять раз звонила. Трубку не берет…

— Ладно, я сама…

Горяева вспомнила телефон… тот самый телефон, про который никто не знал. Его — бывший депутат, а ныне секретарь Совета Безопасности Российской Федерации Игорь Витальевич Двигубский — всегда носил с собой…

Его даже не было в ее записной книжке. Но у нее всегда была хорошая память…

Гудки…

После десятого — она уже хотела положить трубку — внезапно прошел щелчок соединения.

— Чего тебе, говори быстро?

— Игоречек, мы с тобой сегодня увидимся?

— Нет. Некогда мне.

— А я столик заказала…

— Какой столик?! Какой, е… столик, ты что, не смотришь телевизор? Все, расход…

Бросил трубку.

Горяева подумала, что попросить с него, когда он придет извиняться — потом включила телевизор. На экранах одна и та же новость — теракт в Париже, убийство британского премьер-министра.

И какое мы к этому имеем отношение? Не мы же его грохнули… говорят, местный военный… псих какой-то.

Горяева быстро собралась, погасила свет, проверила, выключен ли компьютер. Охране сдаст секретарша…

— Катя, сдавайся и свободна до завтра.

— Спасибо, Елизавета Владимировна…

— Если будет искать… ну ты знаешь — ты не знаешь, где я.

Секретарша понятливо улыбнулась.

— Поняла.

В коридоре — опять какие-то девицы… не здание, а вертеп. Навыдают кому попало пропусков, вот и шастают по коридорам, задницами вертят, ухажеров ищут.

Идиотки…так разве надо искать?

И чего она им завидует? Разве у нее жизнь не удалась? В их возрасте она была обычной соской из медвежьего угла Владимирской области. С трудом пед закончила — потому что без денег больше никуда не брали. А сейчас — депутат Думы, в трех комитетах работает. Может, удастся Двигубского с его сукой развести, тогда еще лучше будет…

Мысли блуждали … она не заметила, как покинула здание. Машина у нее была скромная — Тойота Рав4. Она не любила светиться…

А почему она этих куриц приметила в коридоре — это из-за того, что в прошлые выходные в ресторане встретила Ирочку Синявскую. Вот же, с…а, женила-таки на себе своего принца из Газпрома. Она у нее в детдоме воспитывалась, как раз на… мероприятии со своим и познакомилась. Ей тогда четырнадцать всего было. Тот потом в ногах валялся, совсем с ума мужик сошел. Он кстати тогда новое здание и пробил — за счет благотворительности Газпрома. А теперь вот как получается… уже не любовница малолетняя, а официальная законная жена. Вот ведь тварь. И пропорции не модельные… всех богатств только голосок да глазищи… ну фигурка… да. А ты гляди-ка. На Чистых прудах теперь живет. Куршавель как дом родной.

И ведь не поздоровалась, тварь, так, взглядом мазнула, как будто и не узнала. Нет бы подошла, сказала спасибо, Елизавета Владимировна, что не на панель сдала, а жизнь устроила, да какую жизнь…

Нет. Сейчас королеву из себя строит.

Да… жизнь… не всем повезло.

Виктор Павлович Топоров… он умер в тринадцатом. Сказали — сердце, хотя кто знает. Она его место в Думе и заняла, и так с Двигубским познакомилась — тот тогда координатором фракции был.

А вот Барышева Катька…

Она ее и хоронила — некому больше было. Детей как-то пристраивала. Все-таки, допрыгалась, добегалась. Села за руль под дозой — и выехала на встречку на трассе.

Под фуру…

Она только сейчас поняла — насколько ей ее не хватает. Хоть и дура дурой — а все же единственная подруга, да что там — родная душа. Сейчас бы поговорить… да не с кем.

С теми с кем она сейчас… с ними не поделишься…

Страшные это люди. Двигубский ее пару раз брал с собой вместо жены туда… там первым делом пару рюмок хлопаешь — тогда еще ничего. А так…

Люди, а видно — нелюди изнутри. Оборотни в погонах и без.

Надо будет что-то придумывать… Крис писал, она не открыла — но понятное дело, не оставят. Чертов закон… и она голосовала — а как если решение фракции. Все теперь сложнее стало… намного сложнее.

Она ехала по Москве… направляясь в Замкадье

Как прошли МКАД — немного успокоилась.

Можно будет на левых усыновителей оформлять… подобрать бомжей каких-нибудь… главное — русские. Документы не проблема.

Надо Крису сказать.

Еще надо с деньгами что-то решать. Здесь их держать нельзя, а там — не хотелось бы чтобы ее за глотку держали.

Может, вообще пора валить?

Эта мысль посещала ее постоянно… и она точно знала что не ее одну. Все они балансировали между страхом и жадностью. Делали выбор.

Свалишь — можно будет просто жить, наслаждаться жизнью, не думать ни о чем. Утром вставать, пить кофе в маленьком кафе, потом неспешно приниматься за дела. У нее была подруга, она уехала в Италию… как переродилась. Итальянцы — как она потом рассказывала — не строят планов совсем. То как они проведут день, зависит от настроения, от того как выпилась чашка кофе утром, кого они повстречали в кафе. Совсем не похоже на то, что у нас… остервенелая грызня каждый день за кусок…

Вчера ты сожрал своего начальника — знай, что завтра кто-то такой же как ты — сожрет и тебя…

Вот только как ты уехал — ты уже не сможешь ничего контролировать. Не можешь оставить здесь несколько квартир, сдавать их и жить там ни о чем не думая. Вырвут с руками, с мясом оторвут. А система тебя уже не защитит — тот, кто вышел из нее из хищника превращается в пищу для хищников.

Наслаждающихся жизнью в системе нет. Им в ней не место. Как впрочем, и вообще — в России. Просто жить тут нельзя. Жить — это в другом месте, здесь только выживать. Игра в орлянку с жизнью — день за днем, день за днем.

И каждый день увеличивает вероятность того что ты оступишься — просто по закону больших чисел. И тебе никто не поможет — такова система. Оступившегося рвут на части.

Почему то вспомнилось, как она начинала… нищий город, нет никакой работы, сбухавшиеся безработные мужики, издерганная нищетой и женской неустроенностью мать, от которой она никогда не слышала ни единого доброго слова. Вдруг вспомнилось… как то раз, она купила книгу… это была книга по сериалу Марианна, который показывали по телеку, который у них был сломан. Она смотрела урывками, у соседей, как получится… и ей очень хотелось эту книгу, она копила на нее больше месяца. И когда она принесла ее и показала матери… ей было тогда пятнадцать — мать обругала ее последними словами. Сказала — ну ты и дура, лучше бы трусы б…ские купила, может, тебя кто и взял бы, дуреху… а так кому ты на… нужна.