Александр Бушков - Пиранья. Алмазный спецназ

– Аб-балдеть, – сказал Мазур, ритмично раскачиваясь, как дервиш из Эль-Бахлака на молитве. – Тут они недосмотрели, точно. Хрен я еще раз приеду в такую дыру... Т-точно, десять кэме?

– Если не больше, – безжалостно подтвердил механик. – Оно тебе надо – переть в такую даль? Пальмовым лесом, трущобами? Там бандюганы на каждом углу, только и смотрят, как бы белого прирезать...

– Э, нет! – громко возгласил Мазур. – Бандюганы мне и дома надоели, да я и сам-то, грубо говоря и прямо выражаясь... Нет уж, желаю веселиться дальше, но чтоб без бандюганов! И чтоб не тащиться никуда!

– Коля, а пойдем на корабль?

– На к-какой? – с идиотским видом вопросил Мазур.

– На наш. На «Орион». До него два шага, а там и водочка из неприкосновенного запаса, и комфорт, и видак с советскими комедиями...

– Точно?

– Чтоб я так жил!

– Х-хочу «Бриллиантовую руку»! – заявил Мазур. – Косят зайцы траву, трын-траву в сарафане...

– И «Бриллиантовая рука» есть, и «Кавказская пленница».

– И пл-ленница?! – возопил Мазур в совершеннейшем ностальгическом восторге. – Желаю категорически! Если б я б был султан, я б прогнал трех жен... Пошли! Катька, ты где там?

И, чтобы поторопить события, сделал вид, будто готов отрубиться прямо здесь. События стали разворачиваться в ускоренном темпе: Виталик метнулся на танцпол, перекинулся парой слов с пижоном-радистом, тот просиял, засуетился...

Не позднее чем через пару минут процессия двинулась к пирсу. Впереди добрый самаритянин Виталик и еще кто-то, то ли Миша, то ли Гоша, как там его, вели под белы рученьки двигавшегося уже на совершеннейшем автопилоте Мазура, которого кренило то вправо, то влево, то швыряло вовсе уж зигзагом, и морячки, сами не особенно трезвые, едва успевали в последний момент подхватить нового друга. Сзади шли радист с Анкой. Анка хохотала и громко рассказывала спутнику, что с ее Колюнчиком всегда обстоит одинаково: когда он в таком вот умильном состоянии, достаточно одного-единственного стаканчика, чтобы задал храпака часов на восемь, и исключений из заведенного порядка практически не бывает. А девушка, добавила она обиженно, должна скучать рядом с бесчувственным телом – а у девушки в такие ночи романтическое настроение, ей на звезды смотреть хочется с борта корабля, ночной свежестью дышать...

Воспрянувший радист, уже полагая Мазура отключившимся, отвечал что-то в том смысле, что прекрасно понимает нежные трепыхания романтической девичьей души и самолично покажет столько созвездий, что и сосчитать невозможно, да еще и объяснит, где какое. И нес что-то такое о любви с первого взгляда. Анка заливалась, как полоумная, так что у радиста не должно было остаться никаких сомнений в успехе предприятия.

Поводыри страшным шепотом, в оба уха начали внушать Мазуру, что ему следует держаться чуточку прямее и не орать так про вожделенную кассету с «Кавказской пленницей» – пришли, мол, и там стоит самый страшный человек на судне – вахтенный.

Вахтенного они миновали без особых приключений: он, правда, начал было что-то бурчать насчет посторонних и строгих корабельных порядков. Повиснув на нем со всей непринужденностью, Мазур деловито распорядился:

– Не свисти, денег не будет... В номер – блядей и шампанского, и чтобы живенько...

Оторопевший вахтенный едва выдрался из цепких объятий. Его успокоили, сунули прихваченную из кабака бутылочку, чтобы служба медом показалась, – и повели Мазура в недра корабля.

Как-то так получилось по нечаянности, что по дороге радист с Анкой отстали и затерялись в переходах. Однако Мазур не стал по этому поводу поднимать шума, вообще не заметил убыли среди присутствующих – он уже начинал вырубаться окончательно, повис на плечах спутников, как куль, что-то мыча насчет постельки и баньки. Они старательно перли его волоком по тускло освещенному коридору, принесли в небольшую двухместную каюту, уложили на койку. Мазур приготовился отбиваться, если вздумают снимать пиджак, – там у него по карманам и было рассовано самое интересное. Но их услужливость до такой степени не простерлась – положили на койку, выжидательно остановились над ней.

Мазур, не открывая глаз, промычал насчет посошка. Его приподняли и, прекрасно, должно быть, помня Анкины откровения, сунули в руку полный стакан, громко поощряя:

– Ну, Колян, за кибернетику!

Мазур, не открывая глаз, осушил сосуд, разжав пальцы, выпустил его, посидел пару секунд с идиотской улыбкой, а потом рухнул обратно в койку, уронил голову на грудь и всхрапнул.

Оба обормота еще немного постояли над ним, потом погасили свет и тихонечко вышли, похохатывая. Когда за ними закрылась дверь, Мазур сразу открыл глаза, но по врожденной подозрительности еще несколько минут лежал неподвижно, старательно похрапывая. Потом бесшумно встал, подкрался к двери, осторожно ее открыл, высунул голову. Тускло освещенный коридор и тишина. Все было в порядке, выражаясь казенно, внедрение состоялось.

Корабль чрезвычайно напоминал ему «Сириус» – точно, по схожему проекту построен – и Мазур, сидя в полумраке на узкой казенной койке, вдруг испытал нечто вроде пронзительного, недолгого, продолжительностью в несколько секунд приступа безумия: показалось, что не было всех этих лет, и он как раз лежит в своей каюте на «Сириусе», а «Сириус» плывет у Ахатинских островов, и старшему лейтенанту Мазуру попросту приснился длинный, затейливый кошмар, но сейчас он проснулся, выйдет на палубу и увидит живыми, здоровыми и молодыми всех, начиная с...

Это было так пронзительно и реально, что он не сразу справился с собой. Потихонечку вернулся из семьдесят шестого в двадцать первый век. Барашки иллюминатора оказались открученными, Мазур тихонько распахнул его. Над морем сияли звезды, наплывала та самая пресловутая ночная свежесть, и вокруг стояла успокаивающая тишина.

Он залез обеими руками во внутренние карманы белоснежного пиджака, достал два тяжелых свертка, освободил из пластиковых пакетов шесть тяжелых цилиндриков толщиной с горлышко бутылки и длиной с пивную бутылку. Нажал на одном маленькую кнопочку, вспыхнул узкий экранчик.

Посмотрев на часы, он стал обдумывать в р е м я. Сейчас первый час ночи, кладем часа полтора на ожидание... нет, лучше два, а там уже и начнет светать... интервал для у х о д а – не менее часа...

Установил время на взрывателе, а потом то же самое – на остальных пяти.

Следующие два часа оказались самыми тяжелыми, потому что не нужно было ничего делать – всего лишь ждать, и только. Иногда именно это занятие бывает самым трудным – ждать, когда никто за тобой не охотится и не подстерегает, лежать без дела на жесткой койке, а в голову ведь, что характерно, от безделья лезут мысли, сплетающиеся в самые неожиданные ассоциативные цепочки, выводящие столь причудливые зигзаги, что жутко делается. И не просто мысли, а еще и воспоминания, раздумья, и ничего с этим не поделаешь, потому что не родился еще супермен, способный напрочь отключать мысли. Вспоминаешь такое, о чем вроде бы и помнить забыл, углубляешься в такие дебри размышлений, что начинаешь всерьез сомневаться в собственном душевном здоровье, голова кругом идет, ныряешь из реальности непонятно куда.