Александр Бушков - Волчья стая

Дивный он пересек без происшествий – по объездной дороге. Места вокруг были насквозь знакомые: серая гладь Шантарского моря, широко известный среди понимающих людей рыбный рыночек неподалеку от плотины, еще более известный пост ГАИ, который просто физически невозможно проскочить незамеченным, – похожие скорее на узкий туннель в скале бетонные ворота, машины идут лишь в два ряда, при малейшем желании дорога наглухо перекрывается железными барьерами. «Уазик», однако, миновал пост, не вызвав никакого интереса.

Дорога расширилась. Барственно мяукнув сигналом, машину, как стоячую, обошел вишневый «СААБ». Вадим возмущенно дернулся, хотел показать нахалу, кто круче, но тут же вспомнил, что любимый «пятисотый» тоскует в гараже, а на этом рыдване не очень-то и самоутвердишься.

Знаменитый «тещин язык» – серпантин посреди покрытых лесом сопок, напоминающий содрогающуюся в похмельных корчах анаконду. Здесь пришлось держать ухо востро – на лысых покрышках могло выбросить на обочину при малейшей оплошности.

Все! В С Е! Уродливая бетонная стела справа у обочины, украшенная огромными красными буквами: ШАНТАРСК. Конкистадор доказал себе и другим, что рано было ставить на нем крест и плевать в лицо, – не просто вернулся, приволок с собой богатую добычу…

Бесконечная, как песня акына, Куйбышевская улица. Богатые кирпичные дачи на лесных склонах справа, широкая Шантара – слева. Ветхие дощатые двухэтажки, крохотная, аккуратная, как игрушечка, новенькая церковь Вознесения. Казалось, правый берег никогда не кончится. Вот, наконец, и мост…

Сворачивая направо с длиннющего коммунального моста, он по мгновенно проснувшейся привычке повернул руль в точности так, как на своем ухоженном «мерсюке» – откровенно залезая на крайнюю правую полосу, подрезав голубую «девятку», которой бы следовало вовремя притормозить, дав дорогу хозяину жизни. Сейчас, конечно, он ехал не на «пятисотом», но это уже не имело значения…

«Девятка», вовсе не ждавшая такой наглости от грязного фургончика, и не подумала тормозить. Ветеран геофизики с нехилым грохотом во мгновение ока сделал из ее левого крыла нечто абстрактное. По сравнению с любым «жигулем» подобный «уазик» – чистейшей воды танк…

Вадим притоптал газ, глядя в зеркальце и ухмыляясь – «девятка», отчаянно сигналя, висела на хвосте, надеясь покарать рыдван, выглядевший по сравнению с ней невероятно плебейски. Но и это уже не имело значения – Вадим дождался зеленого сигнала, рванул на второй скорости, пропустил пару встречных машин и повернул налево, меж двумя «хрущевками».

Там, меж двумя шумными и длинными проспектами, в знакомых не всякому лабиринтах складов, асфальтовых дорожек и старинных зданий помещалась родная фирма – отличный трехэтажный домик дореволюционной постройки, без всякой огласки приватизированный с помощью получивших свое чиновничков в те незабвенные времена, когда славные российские демократы третий день не просыхали от своей, изволите ли видеть, победы над злыми гэкачепистами.

По привычке Вадим направил «уазик» на то место, где обычно отдыхал его «пятисотый», для пущей наглядности обозначенное двумя полосами несмываемой белой краски и выведенными прямо на асфальте буквами «VIР».

За время его отсутствия дисциплинка, надо полагать, несколько расшаталась – неизвестно чья «Тойота-Камри» нахально стояла, обоими левыми колесами утвердившись за чертой, прямо на последней букве в кратком словечке «VIР». Недрогнувшей рукой Вадим повернул руль так, что «уазик» с грохотом врезался в борт «тойоты» – опять-таки без малейших повреждений для себя и с ущербом для японки.

Из распахнувшейся входной двери с похвальной быстротой вылетел охранник в респектабельном костюмчике, при галстуке, не дав себе труда присмотреться, налетел вихрем, вопя:

– Ты куда прешь, деревня? Ты что наделал?

Вадим с несказанным удовольствием врезал ему по скуле – в запале парнишечка не ожидал встретить активное сопротивление «деревни» и не успел поставить блок. Сзади, скрипя тормозами и скрежеща изуродованным крылом, остановилась настырная «девятка».

Из дверей уже вылетела группа немедленного реагирования – Миша с напарником, – на ходу вытаскивая из-под пиджаков электрические дубинки. Приосанившись, Вадим рявкнул:

– Озверели, мать вашу? Кормильца и поильца не узнавать?!

Он видел однажды, как склочная такса с невероятным лаем и скулежом кинулась в атаку на соседскую собаку, от которой ей был виден только торчащий из-за куста хвост. Собака оказалась кавказской овчаркой, она не тронула нахала, всего лишь повернула голову и посмотрела, но бедный такс с истерическим воем затормозил всеми четырьмя так, что рухнул на спину и покатился кубарем.

Нечто подобное имело место в данный исторический миг – все трое замерли в нелепейших позах, но первым разинул рот ушибленный Вадимом секьюрити:

– Босс?!

– Нет, привидение с того света, – сказал он громко, наслаждаясь ситуацией. – Ребятки, притормозите-ка того крестьянина и снимите вопрос, я его ненароком стукнул… – он ткнул большим пальцем за спину. – Заплатите строго в пределах, и пусть катится…

– Босс, так…

– Живо! – рявкнул он, вытащил из машины тяжеленный рюкзак, ухнув, взвалил на плечо и направился в здание, небрежно бросив Нике через плечо: – Не отставай, супруга…

Прошел мимо четвертого охранника, застывшего соляным столпом за своей элегантной лакированной стойкой, стал подниматься на второй этаж. Навстречу попалась верная сподвижница, его главный бухгалтер, умнейшая Софья Ларионовна – и выронила папку, всплеснула руками.

– Какие проблемы? – пропыхтел он, сгибаясь под нешуточной тяжестью ноши. – Все в норме…

И преспокойно свернул в широкий коридор, облегченно вздохнув, свалил рюкзак с плеча, прямо на кремовую ковровую дорожку. Огляделся. Ксерокс, который привезли как раз в тот день, когда Вадим уезжал отдыхать, за время его отсутствия успели распаковать, но никто не озаботился перенести в соответствующий зал. Более того, прямо на белоснежном аппарате стоял поднос с несколькими стаканами и стеклянным кувшином, хотя Вадим такое неряшество раз и навсегда запретил.

Он взял поднос и преспокойно грохнул его об стену. Дребезгу было, звону было… Распахнулись сразу три двери, показались недоумевающие лица, насквозь знакомые, все до одного, лица его не особенно верных и преданных, быть может, зато уж безусловно работящих кадров. На всех физиономиях вспыхивала та же немудрящая гамма чувств: недоумение-удивление-ошеломление-ступор… Он попытался взглянуть на себя их глазами – растрепанный, бородатый, в видавшем виды геологическом брезенте и стоптанных кирзачах, грязнющий рюкзак у ног – и прямо-таки расплылся в довольной улыбке.