Александр Бушков - Возвращение пираньи

– Как думаешь, не врет насчет драгун? – спросил Кацуба.

– Что, жаждешь триумфа?

– Интересно просто. В жизни со мной не случалось...

– Случится, – сказал Мазур. – Они ж обязательно стрескают Чунчо без хлеба и кетчупа, вон как глазенки горят предвкушением доброй охоты... А вот нам после карнавала с ряжеными драгунами придется дома год отписываться. И это – последний из рассказов о Маугли... Верю, что мы доберемся домой благополучно, но вот не верю нисколечко, что Родина щедро напоит нас березовым соком: не вылететь бы без пенсии...

– За что это?

Мазур хмыкнул, показав на вертолеты вдали:

– За сотрудничество со спецслужбами страны пребывания...

– Брось, – сказал Кацуба без особой убежденности. – Времена все-таки не те.

– Времена всегда разные, а вот люди – те же самые...

Вернулся капитан Эчеверриа, вежливо сказал Мазуру:

– Прошу вас на два слова, коммодор...

Они отошли к деревьям. Поискав глазами Ольгу, Мазур увидел, что она стоит не так уж и далеко, сунув руки в карманы куртки, выпрямившись, неотрывно глядя, как входят в воду аквалангисты – неуклюже переступая, высоко задирая ноги в широких черных ластах, шлепая по мелководью. Поза девушки показалась ему напряженной. Он вопросительно оглянулся на капитана.

– Знаете, – вполголоса сказал Эчеверриа, – мы с сеньоритой Карреас довольно давно работаем вместе. У меня есть и личные причины озаботиться ее судьбой...

– Я знаю, – осторожно сказал Мазур. – Она мне говорила.

– Я тогда был очень молод и очень глуп... а быть может, и нет. Тогда просто невозможно было предсказать, что она станет... Вы знаете, она всерьез намеревается стать первой в Латинской Америке женщиной, которая возглавит секретную службу.

– Не удивлюсь, если это когда-нибудь случится...

– Я тоже. Не беспокойтесь, коммодор. Прошлое... перегорело. И мне сейчас не о чем жалеть. Вовремя понял, что я – не ее половинка. Ей нужен человек, в котором идеально сочетался бы и властелин, и покоренный женщиной мужчина. Это вовсе не столь уж фантастическое, как может кому-то показаться, сочетание. На мой взгляд, оно как раз вам и свойственно. Короче говоря, есть вещи, о которых даже в конце двадцатого века, при всей эмансипации молодая женщина из общества не может говорить с мужчиной. Пришлось на правах д р у г а взять эту миссию на себя. – Он усмехнулся. – Правда, у меня нет красного платка, это у нас обычай...

– Я знаю, – тусклым голосом сказал Мазур. – Всадники на конях с красными лентами в гривах скачут к дому девушки и кричат: «Фуэго!»

– Вот именно. Я готов подойти к ней и сказать: «Фуэго!»

Настал момент, когда недомолвок не осталось, глупо было думать, что он не настанет... Глядя в землю, Мазур вовсе уж севшим голосом произнес:

– Вам нет нужды себя утруждать.

– Вы меня правильно поняли, коммодор?

– Совершенно, – сказал Мазур. – Вы великолепно говорите по-английски, а я прекрасно его понимаю...

– Но я, простите, вас не понимаю. Вы на нее разозлились?

– Нет. Ничуточки. Я не гожусь в мужья блистательной наследнице поместий и плантаций, капитан. Только-то и всего. У меня нет ничего, кроме пригоршни орденов. И квартирки, при одном взгляде на которую ее швейцар – есть же у нее какой-то швейцар? – умрет от смеха.

– Такой ход рассуждений делает вам честь, – сказал Эчеверриа. – Однако позвольте вам напомнить, что менталитет здешнего общества во многом отличается от свойственного вашей родине. Могу вас заверить честным словом офицера, что подобный брак в глазах здешнего общества не будет чем-то необычным и не вызовет ровным счетом никаких суждений, которых вы могли бы стыдиться.

– Все равно.

– Есть и другой вариант, – сказал Эчеверриа. – То, о чем я вам сейчас скажу, санкционировано вышестоящим командованием... Не хотите быть безденежным эмигрантом – будьте респектабельным морским офицером. Мы – нация эмигрантов, коммодор, для нас всякий приезжий, владеющий нужной для страны профессией, желанный и уважаемый человек. Я вытряхнул из Смита все, что касалось вас. Просто морских офицеров у нас достаточно, но вот профессионалов подводной войны с вашим опытом и выучкой почти нет. На границе неспокойно, чочо наглеют, новые военные действия не исключены... Я вам гарантирую офицерское звание нашего военного флота, аналогичное тому, что у вас было в России, – и весьма неплохие перспективы служебного роста. У вас просто не будет конкурентов. Наши воздушно-десантные войска когда-то ставил англичанин, а зенитную артиллерию – поляк. Они умерли в высоких чинах, кавалерами всех мыслимых орденов... Мы коронадо – сплав всех наций Европы. Вас просто не в чем будет упрекнуть.

– Понимаете, вот какая штука... – сказал Мазур. – С тех самых пор, как существуют н а ш и подразделения, не было ни одного предателя. Ни единого.

– При чем тут предательство? Мы что, воюем, я имею в виду наши страны? Вы что, чему-то изменяете? Я запросил в разведке кое-какие подробности о ваших армейских порядках... Вы хоть завтра можете законнейшим образом выйти в отставку. И совершенно официально обратиться в наше посольство. Более того... Никоим образом не хочу вас уязвить, но я знаю, в пересчете на доллары, какую пенсию вам будут платить... Простите, в такие цифры не поверит ни один здравомыслящий человек, но ребята из внешней разведки уверяют, будто так и в самом деле обстоит... Если бы со мной так обошлась моя страна после двадцати с лишним лет службы, то, при всей моей любви к ней...

– Матерей не выбирают, – сказал Мазур.

– А если мать – неблагодарна, если она предает? Если, наконец, вы и так сделали для нее все, что только в человеческих силах, и теперь имеете право жить д л я с е б я? Страна не имеет права предавать своих офицеров, которые служили ей верно, на пределе сил. Если она это делает, не заслуживает права именоваться родиной. Я вас не понимаю, коммодор. Бывают ситуации, когда хранить верность – глупо. Простите, но так оно и есть.

– Возможно, – сказал Мазур. – Только... Я не могу. Есть вещи, через которые я просто не могу переступить. Вот и все, если без высоких слов, я их просто не умею говорить...

– Коммодор...

– Все, – сказал Мазур. – Простите, но не стоит дальше...

– Хорошо подумали?

Мазур кивнул – он просто не мог говорить.

Ольга смотрела в их сторону. Эчеверриа удрученно пожал плечами, разведя руками, вид у него был удрученный и беспомощный.

Нескончаемо долгий миг Мазур и Ольга смотрели друг другу в глаза – золотоволосая фигурка на фоне леса, пронизанного косыми яркими лучами заходящего солнца, была прямой, как туго натянутая тетива. Слишком многое уходило с ней из его жизни, он понимал, что никогда больше ее не увидит, и не знал, как теперь жить с болью в сердце, но иначе поступить не мог. Не мог переступить через то, что не определяется словами. Вряд ли есть такие слова. Их не бывает...