Александр Бушков - Второе восстание Спартака

– А эти... которые в КПЗ сидят, их забыли, что ли?

– Именно так, товарищ полковник, – не удержал смешка Калязин. – Не будут же они бегать по домам, вытаскивая своих из всех подвалов и постелей. Собрались и ушли, кто не успел – тот опоздал, предупреждали всех... Опа, приехали, товарищ полковник. Вот он, так сказать, центр, так сказать, города. Здесь и главная площадь, где проходят майские и ноябрьские демонстрации, и горком партии, где сейчас наш военно-полевой штаб, и клуб, где кино крутят.

Калязин открыл дверцу сам. Прохорцев подождал, пока водитель Семен выйдет из машины и распахнет заднюю дверцу. Полковник не спешил в горком, стоял возле машины, оглядывался, будто нечто подобное видит впервые, а не в каждом заштатном городе одно и то же.

Городская площадь по размерам, наверное, равнялась половине футбольного поля. В центре ее стоял гипсовый памятник товарищу Сталину. «Не осквернили, и то ладно, – мельком подумал Прохорцев. – А то пришлось бы выделять в отдельное дело, отдельно выявлять виновников».

Горком партии располагался в одноэтажном бревенчатом доме, отличавшемся от других городских домов длиной, отсутствием огорода, добротным крыльцом и красным флагом на крыше.

– Вот скажи мне, Сергей, как же это могло произойти за короткий срок?

– Что – «это», Аркадий Андреич? – счел нужным уточнить Калязин.

– Самоорганизация, как ты говоришь. Ведь по здравом размышлении они должны были разбежаться по городу, и собрать их не было бы никакой возможности раньше, чем дня через три. Они пробыли в городе меньше суток, за это время отлично подготовились к маршу. Транспорт, оружие, еда, запас горючего, даже не забыли ограбить больничку и забрать оттуда не только спирт, но и медикаменты в дорогу. И еще при этом успевали поддерживать какой-никакой, а порядок!

– Да, я над этим думал, – сказал Калязин. – Попахивает предварительной подготовкой, черт возьми. Хотя... теоретически и на ходу могли сорганизоваться. В лагере было много бывших фронтовиков. Между прочим, некоторые фронтовики всерьез предлагали, чтобы все воевавшие восстановили свои воинские звания, а для остальных ввести звания. Хотели сорвать погоны с убитых, а поскольку на всех не хватит, сделать «погоны» из подручных средств. Это развеселило блатных, а кто-то из уголовников стал снимать награды с мертвых и предлагать фронтовикам их нацепить. Это, понятно, спровоцировало столкновение, и они не перебили друг друга только благодаря вмешательству паханов. Вмешались уже хорошо известные нам Марсель и Горький...

– Ты что-то там говорил про митинг... – сказал Прохорцев.

– Да, товарищ полковник, именно здесь, на площади, они перед своим отходом собрали жителей города. Не всех, понятно, в основном из ближайших домов. Толкали перед ними речи. Презанимательные речи, я вам доложу. А особенно интересно, что дольше и пламеннее всех выступал все тот же Котляревский. Говорил про то, что они повстанческая армия, что сейчас восстанут другие лагеря, что к ним присоединяются все честные люди, предлагал присоединяться горожанам, говорил, что пойдут на Ленинград. И вообще, хочу заметить, что его фигура в этом деле становится все крупнее. Такое впечатление – исключительно мое и нигде не отраженное впечатление, – что он вполне тянет на роль руководителя восстания... Или предводителя бунта.

Полковник покривил губы:

– Только восстания и руководителей нам не хватает... Вот скажи, Сергей. Ты же любишь исторические сравнения. Да и вообще сравнения. На что это похоже? Уж не на бунт ли Емельяна Пугачева?

Калязин приготовился ответить, но – не успел. На горкомовское крыльцо выскочил в расстегнутой гимнастерке связист. На миг застыл, увидев полковника. Быстро опомнился:

– Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу майору!

Прохорцев кивнул.

– Только что звонили из Ленинграда, – сообщил связист.

– Сходи, Сергей, выясни, в чем дело, – Прохорцев тронул Калязина за рукав. – Я немного прогуляюсь по местам событий. Зайду в отделение милиции, это, я так понимаю, оно и есть напротив? Очень хорошо. Подойду чуть позже...

Калязин про себя усмехнулся. Все понятно и без лишних слов. Если звонок был срочным, если требовал немедленного реагирования, то необходимость принимать срочное решение падала на него. Прохорцев лишь похвалит в случае удачи или разделает под орех и выставит виновным, коли что-то пойдет не так. И Калязин по этой линии вполне был согласен со своим начальником. Потому что если за что-то виноватым будет назначен непосредственно полковник Прохорцев, то вниз, под горку, полетят оба. А если виноват майор, то Прохорцев останется на своем месте, накажет майора для вида, а как все уляжется, снова к себе приблизит. Потому-то и дослужился Аркадий Андреич до полковника, что научился лавировать между Сциллой и Харибдой...

Прохорцев явился в горком где-то через четверть часа. Двинулся пустынным коридором, прошел приемную, где дежурили два ординарца и связисты, шагнул в кабинет первого секретаря, где сейчас квартировал Калязин.

– Сейчас сделают чай, Аркадий Андреич, – сказал майор, вставая со стула и освобождая его для начальника. Отпущенная Калязиным, двумя трубками навстречу друг другу свернулась карта, которую он рассматривал до прихода полковника.

– Это хорошо, – сказал Прохорцев, опускаясь не на секретарский стул, а на посетительский. – Что там? Есть какие-нибудь известия?

– Есть. И не какие-нибудь, а еще какие!

– Ну докладывай...

– Я про митинг вам на улице рассказывал, – Калязин курил, стряхивая пепел в секретарскую пепельницу – массивную, зеленого стекла, с медной табличкой, на которой было выгравировано: «Участнику Первого всесоюзного совещания рабочих и работниц – стахановцев. 1935». Так вот, как и следовало ожидать, все эти речи Котляревского и прочих революционных ораторов про повстанческую армию и великий зимний поход зеков на Петроград – чушь, дурь, типичный ложный след. Чтобы мы на это клюнули и бросили войска наперехват по совсем другим направлениям. Что и было сделано, между прочим. Этот Котляревский, черт возьми, начинает мне нравиться. Уверен, это именно его идея с донесением старшего лейтенанта Лодейко.

Полковник метнул взгляд на подчиненного, но ничего не сказал. А мог бы. Потому что не следовало восхищаться хитростью и изворотливостью врага, особенно если от этой хитрости гибнут твои товарищи. Например, старший лейтенант Лодейко.

Через день после выхода из города колонна зеков натолкнулась на колонну войск НКВД. Было послано две колонны, которые продвигались по разным дорогам. Зеки натолкнулись на меньшую. Противники именно что натолкнулись друг на друга. Случайно и внезапно. С марша заключенные, превосходившие в числе, но уступавшие в вооружении, разбили отряд НКВД. Перебили всех – за исключением тех немногих, кто успел убежать в лес, вооружились захваченным оружием и боеприпасами. Но главное – беглые преступники захватили рацию и заставили раненого старшего лейтенанта Лодейко передать второй колонне, что они ведут бой там-то и там-то, записывайте, мол, координаты. Тем самым вторая колонна была направлена в ложном направлении, да и вообще на довольно долгое время удалось сбить погоню со следа...