Сергей Зверев - Этому в школе не учат

— Через реку надо идти.

— Навалятся и сомнут.

— Ночью можем пройти. Вот здесь на берег выберемся, — ткнул я в карту. — Можем даже артиллерию перевезти.

— Если она лед не проломит.

— Лед выдержит. Быстро надо все делать. Неожиданно для немцев. Но для этого нужно их силы и внимание оттянуть.

— Отвлекающий удар?

— Точно. Частью наших людей придется пожертвовать. Шансов у них не будет.

— Понятно. Прав ты, товарищ особист. Жаль, грамотных офицеров почти не осталось. Лейтенантики после училища, командиры из запасных полков.

— С отрядом отвлечения я пойду. Если доверишь.

— Ты чего? — уставился на меня комиссар. — Тебе это зачем? Не твоя же работа!

— Да говорил один мой начальник, что в таких случаях военный контрразведчик — последняя линия обороны… Или наступления.

Что меня толкнуло на такой шаг? Рациональность? Может быть. Из оставшихся на ногах офицеров я не ощущал ни в ком святой решимости и готовности сделать такое. Ну а еще — как я мог послать людей на смерть, а сам по их костям выбираться к своим?

Я вырос с осознанием, вбитым отцом, а в него его отцом — и так до ветхозаветных времен: в жизни есть две стороны — правильно и неправильно. Верность друзьям, Родине — это правильно. Совесть, уважение к людям — это правильно. А воровать, предавать, трусить, убивать — это неправильно. И люди себя отдают или той, или иной стороне. Иногда сразу и не поймешь в нашей жизни, где и как оно — правильно. Но для этого, может, и дана жизнь человеку, чтобы научиться разбирать эти понятия и находить правильную сторону…

В общем, утрясли мы план, расклад сил и средств. Сверили часы. Комиссар смотрел на меня с сочувствием — как на покойника. Наверное, так оно и было.

Около штабной избы я выстроил четырех своих бойцов из спецбатальона Особого отдела и растолковал доходчиво ситуацию:

— Иду с отрядом отвлечения на верную смерть. Приказывать никому не буду. Со мной только добровольцы. Кто пойдет?

Сержант, старший группы, махнул рукой:

— Все пойдем, товарищ лейтенант госбезопасности. Что мы скажем командованию, если без вас, живые и здоровые, появимся? Тут уж такое дело — или все вернемся, или погибнем!

А потом был ночной бой. Мы неслись вперед по заснеженному льду, рядом разрывались снаряды. Я лупил куда-то во тьму из автомата. Выбросил диск, присоединил новый. И бежал, выкрикивал команды! И снова стрелял. Больше шума, больше! Нужно отвлечь внимание немцев. Мы уже умерли, так пускай живут те, кто идут там, на левом фланге.

Нам удалось неожиданно близко подобраться к огневым точкам немцев. Вот мы уже на расстоянии броска гранаты.

Рядом со мной шарахнул взрыв. Лед проломился, и меня захлестнуло холодной водой.

Я попытался трепыхнуться, но руки свело от дикого холода, пронизавшего насквозь и выморозившего во мне кровь. Меня тянуло вниз — в пучину, во тьму. Не осколок и пуля, а вода меня прикончит! Мне почему-то это показалось обидным.

Я попытался рвануться вверх из последних сил. Пусть к грохоту и пулям, но к какой-никакой — жизни. Вынырнул. Хватанул ртом воздух. Попытался уцепиться онемевшими пальцами за лед, но он обломился. И я опять устремился вниз. Сознание померкло…

Звено фронтовых истребителей «Як-1» двести сорокового истребительно-авиационного полка получило боевое задание: сопроводить группу бомбардировщиков для отработки важного железнодорожного узла противника, где наблюдалось скопление воинских эшелонов.

Во время выполнения боевого задания от зенитного огня был потерян бомбардировщик СБ-2. В целом бомбежку можно было считать удачной — причинен значительный ущерб станционной инфраструктуре, сгорели два эшелона с бронетехникой.

На обратном пути наши самолеты были атакованы «Мессершмиттами». Но советские истребители удачно отогнали немецких «стервятников».

Неожиданно отказал двигатель у ведущего пары «Як-1». Вообще, история не такая редкая. Гнали на заводах авиатехнику неустанно — сейчас количество решало все. И нередки были дефекты в двигательных установках.

Самолет начал терять высоту. До линии фронта было далеко. Понятно, что машина с неработающим двигателем до своих не дотянет.

Когда высота стала критической, летчик был вынужден покинуть машину. Раскрылся купол. Высота была небольшая, и земля больно ударила по подошвам.

Его ведомый прошелся над полем, куда приземлился парашютист. Бывали случаи — летчики садились и подбирали своих сбитых товарищей на вражеской территории — было в истребителе место для нежданного пассажира. Но здесь не приземлишься. По полю шли деревья, кустарник. А свободные места изрыты траншеями.

Помочь ничем было невозможно, и советские крылатые машины ушли к себе на аэродром. Две боевые потери за вылет. Бывало и больше, но от этого не легче.

Приземлившийся летчик аккуратно свернул парашют, присел на корточки и стал ждать.

Через десять минут подъехала группа немецких солдат.

Летчик встал, отряхнулся. Поднял руки. И на исковерканном диким произношением немецком прокричал:

— Не стрелять! Я сдаюсь!

Вскоре он сидел в натопленной избе, принадлежавшей раньше сельсовету. Его допрашивал при помощи переводчика сотрудник тайной военной полиции. При этом беседу вел крайне вежливо, даже угостил пленного сигаретой.

— Прошу отметить, что я сознательно перехожу на вашу сторону, — сказал летчик.

— Почему вы идете на такой шаг? — спросил гестаповец.

— Бесперспективное сопротивление. В воздухе господствует немецкая авиация. Уровень ваших пилотов и техники гораздо выше нашего. Нас гонят на убой, да еще под сладкие песни безмозглых агитаторов. Мне надоело быть бессловесным дураком, готовым сложить голову в никому уже не нужной борьбе.

— Карашо, — коверкая слова, прокаркал по-русски, расплываясь в улыбке, гестаповец.

И продолжил допрос. Приподнял бровь, когда услышал на вопрос о родственниках в номенклатуре:

— Я, Забродин Николай Антонович, являюсь племянником заместителя наркома путей сообщения Сергея Забродина.

— Это что же, в распоряжении вашего родственника все железные дороги СССР? — жадно заинтересовался немец.

— Фактически да.

Улыбка немца стала еще шире…

Алевтина коснулась моей забинтованной головы и заплакала.

Мы стояли в тесной ординаторской московского эвакогоспиталя. И она не могла насмотреться на меня.

— Я ведь думала, что все! Три дня назад ночью проснулась, сердце заходится! И ты перед глазами!

— Три дня, — усмехнулся я, внутренне удивившись ее иррациональному чутью — именно в это время я погибал в ледяной воде. — Не скрою, были тогда некоторые трудности. Но не слишком серьезными оказались. Мы их преодолели.