Сергей Зверев - Этому в школе не учат

На восьмой день конвоиры отвели Кургана в комнату для допросов. Там вальяжно расположился Гоц Вебер собственной персоной.

Курган инстинктивно вытянулся по струнке, но майор снисходительно махнул рукой:

— Не тянись по струнке, сынок. Что, не рад меня видеть?

— Почему. Я вас всегда рад видеть, герр майор. Вы самый разумный человек из всех, с кем мне…

— Хватит льстить и пресмыкаться, агент Ящер. Это не облегчит твоего положения. Что, кого-то другого ожидал увидеть?

— Думал, увижу непосредственного куратора команды капитана фон Файербаха. И он скажет, что во всем разобрались.

— Нет, старина Отто к тебе вряд ли придет.

— Почему?

— Он мертв. Попал в засаду.

— И мы тоже попали в засаду… Это партизаны. И я готов им мстить. Верните меня к моей команде, и большевики дорого заплатят нам!

— Нет у тебя больше команды. Ты выжил один, сынок. Один-единственный.

— Вот черт, — застонал Курган.

— И вот вопрос — почему ты выжил?

— Повезло, что рванул в то проклятое болото. Они этого не ожидали. — Сердце Кургана будто сдавили чьи-то пальцы.

Вебер, улыбаясь, смотрел на него.

— Мне просто повезло! — нервничая все больше, воскликнул Курган. — Я везунчик, понимаете. Просто повезло!

— В таких случаях все двойные агенты говорят именно так.

— Двойной агент?!

— А что не так?

— Да после ягдкоманды большевики меня сразу в расход. Даже не думали бы вербовать. Я для них враг непримиримый!

— Тоже хорошая легенда, — кивнул майор и неожиданно гаркнул: — Встать! К стене!

Курган подскочил, как ошпаренный, и прислонился спиной к выкрашенной известкой стенке, зачем-то отметив, что на одежде останутся следы.

Не поднимаясь из-за стола, майор вытащил «Вальтер», передернул затвор и прицелился Кургану в лоб:

— Ну что, сынок? Будешь молиться или на райские кущи уже не рассчитываешь? Сейчас ты встретишься со своей командой.

— Пощадите! Я не виноват!

— Да? Лень проверять. Да это уже и не имеет значения! Молись, сынок. Можешь в голос! — Вебер широко улыбнулся своей самой добродушной улыбкой.

«Все», — промелькнуло в голове Кургана.

Его тело онемело и отказывалось слушаться…

Вторая ударная армия с января 1942 года безуспешно пыталась прорвать блокаду Ленинграда вдоль реки Волхов. И с первых дней ее создания она была головной болью для военной контрразведки.

Командование армии мечтало выслужиться перед Ставкой и хотело ввязаться в наступление при недостатке боеприпасов, продуктов, отсутствии нормальной связи между подразделениями. Особый отдел армии строчил по этому поводу донесения наверх, но наступление все же началось. И тут же стало захлебываться.

Только за один день наступления армия потеряла более двух тысяч человек убитыми. Тогда особистам в срочном порядке удалось достучаться до командования Волховского фронта и сообщить о диких и бесполезных потерях. Наступление было отменено.

В штаб Второй армии меня отправляли в командировку не один раз с целью организации борьбы с диверсантами и информирования руководства о состоянии дел. Я докладывал: «Снабжение, управление со стороны командования фронта и армий поставлены из рук вон плохо, войска голодают, нехватка патронов и снарядов».

В последний раз я прибыл во Вторую ударную армию в конце июня 1942 года, когда руководство Особого отдела уже откровенно слало депеши наверх: «Дело идет к катастрофе». В результате неразберихи и халатного подхода армейского командования к организации боевых действий противник уже отбросил наши войска с позиций вдоль реки Кересть.

В дивизиях насчитывалось от двух до трех тысяч бойцов, истощенных от голода и усталости, теряющих разум под канонадой. В день им выдавалось по четыреста граммов конины и сто граммов сухарей.

А потом немцы замкнули кольцо. И уже знакомое и совершенно убийственное чувство — опять мы отрезаны от своей страны. Опять мы одни. Это отчаяние называется окружением.

Уже через несколько дней солдатский рацион на передовой сократился до пятидесяти граммов сухарей, а иногда продуктов не было вовсе. Люди умирали от немецких снарядов и голода.

Командный пункт армии располагался в районе поселка Дровяное Поле. Командующий Второй армией генерал Власов хорошо проявил себя в боях под Москвой, был награжден орденами и у Ставки находился на неплохом счету. А мне он виделся упрямым службистом и позером с сильно завышенной самооценкой и избытком честолюбия. И еще мне казалось, что он растерян и утрачивает контроль над обстоятельствами. Морально не готов, что обстоятельства работают против него. Кроме того, с некоторого времени он стал угрюмо замыкаться в себе. Глядя на него, мне было очень интересно, какие мысли роятся в его черепной коробке.

— Не везет нашей ударной армии на командиров, — сказал мне наедине начальник армейского Особого отдела майор госбезопасности Шашков.

— А что Власов? Может предать?

— Нет. Но дело погубит… Я докладывал о нем. Не тот человек. Не тот!

— Нет других командующих у Ставки, — вздохнул я.

Командование армии исправно совершало роковые ошибки. Одно неверное решение влекло за собой другое. Оборона сыпалась. Кольцо врагов сжималось.

Сам КП армии практически остался беззащитным. И на него набросились форсировавшие реку Кересть немецкие части. Они как-то очень быстро и удачно вышли на наш КП.

Уже позже выяснилось, что еще 2 июня на сторону противника перебежал с шифровальными документами помощник начальника Восьмого отдела штаба армии техник-интендант второго ранга Малюк. Эта трусливая сволочь выдала немцам расположение частей ударной армии и место дислокации командного пункта. Так что они отлично знали, куда бить. Разгильдяйство и предательство. Предательство и разгильдяйство. Они всегда шагают нога в ногу.

— Ну вот и все, — как мне показалось, с облегчением выдал генерал-лейтенант Власов, когда немцы навалились на наши позиции у КП.

— Рано нам себя хоронить! — рявкнул начальник Особого отдела.

В бой была введена рота Особого отдела — полторы сотни человек. Мы вцепились в эту землю. Целые сутки отбивались от прущих на нас немцев, которым, казалось, не было конца.

Я тоже был на позиции, палил по врагу из винтовки и видел, что попадаю. Ну что же, если и суждено погибнуть, то не зря. Не одного тевтона я отправил на этой войне на тот свет. Так что счет по-любому в мою пользу. И, как ни странно, эта незатейливая мысль меня успокоила. Прогнала страхи и нарождающуюся панику. Толкала вовремя менять позиции, выцеливать врагов и снова нажимать на спусковой крючок.

Потом Власов отдал приказ на передислокацию КП. Все бы хорошо — удерживаться здесь было невозможно. Вот только при передислокации побросали и уничтожили средства связи, что нанесло страшный удар по управляемости армией.