Андрей Дышев - Два шага на небеса

– А это какой-то ребус! – сказала Лора. Она забыла о газетной вырезке и протянула мне фотографию, которая привлекла ее внимание. Наверное, снято было в гостиничном номере, причем камерой, закрепленной на дверном косяке, и при помощи автоспуска. Об этом можно было догадаться по тому, как снимок был скадрирован: треть его левой части занимал размазанный контур двери, который в перспективе становился все более резким и заканчивался изогнутой дверной ручкой; внизу снимка торчали две головы уже легко узнаваемых персонажей: Челеша-отца и Челеша-сына, а все оставшееся поле фотографии занимало темное окно. В его углу сидело большое белое пятно – блик от фотовспышки. На заднем плане, за окном, отчетливо просматривалась башня с острой крышей и большими часами с мутными светящимися цифрами, напоминающая лондонский «Биг-Бен». Единственная стрелка указывала строго вверх – значит, снимок был сделан в полночь.

– И что тебя здесь заинтересовало? – спросил я, рассматривая башенные часы.

– Прочти с обратной стороны.

Я перевернул фотографию. На белом поле совершенно бледными чернилами было написано по-русски: «Фамагуста. Июнь-74» , а ниже, карандашом, но более отчетливо: «Крыша!! Лев. кр. на ср. раме, шпиль на вер. раме. Исх. точка – петли дв. кос.» .

– «Левый край на средней раме, шпиль на верхней раме»… Речь, по-видимому, идет о крыше башенных часов, – расшифровал я сокращения. – «Исходная точка – петли дверного косяка». Похоже на систему координат.

– А для чего она нужна?

– Для чего? – задумчиво повторил я. – Например, для того, чтобы контролировать крен башни, если, конечно, она падает, как Пизанская.

– Ты шутишь?

– Другое объяснение мне пока в голову не приходит, – солгал я. – Но можно не сомневаться, что по этой фотографии кто-то соединил воображаемой линией дверной косяк, оконную раму и башню с часами.

Лора не расшифровала моего намека, а я не стал вдаваться в подробности.

– Этот «кто-то» писал карандашом? – уточнила она.

– Безусловно. По почерку видно, что писали разные люди и в разное время. Чернилами скорее всего подписал снимок его автор, Марат Челеш. А свежие карандашные пометки вполне могли принадлежать Виктору.

– Или Стелле?

– Или Стелле, – согласился я.

Лора долго рассматривала снимок, то приближая его к глазам, то удаляя.

– Стелла не случайно утопила эти снимки. Она не хотела, чтобы они попали в руки полиции.

– Логично, – согласился я, опуская себе на колени тетрадь. – По этой же причине Шматько утопил автомат и альбом. А потом под водой порвал на кусочки и паспорт Мизина, чтобы ты своим благородным порывом его не выловила… Гм, очень любопытно! А этот Марат Челеш, оказывается, был любителем выпить и пофилософствовать!

Я разделял слипшиеся страницы тетради, исписанные мелким почерком. Вода не смогла размыть выцветшие и давно утратившие свои качества чернила, но встречались почти белые страницы, текст с которых смыло время. И все же можно было не сомневаться, что я держу в руках дневник Марата Челеша.

– «Кстати, отбивная здесь стоит всего полтора фунта, – зачитывал я отрывок . – Неужели цены падают? Эмина объясняет: эту баранину уже многие жевали, и теперь за полтора фунта наступила наша очередь. Поднимаемся к белым колоннам таверны «Алексия» в надежде под зонтиками найти чего-нибудь крепкого. Там мы посидели, но нам показалось мало. Забрели в отель «Элеонора». Там тоже что-то пили, в итоге я предложил Эмине вернуться назад через кладбище. А там – целые плантации кактусов. Я и стал думать о том, чтобы выкопать несколько десятков колючих шаров и увезти их в Москву, чтобы затем окактусить всю столицу…»

– Что это? – не поняла Лора.

– Похождения работника советского посольства Марата Челеша на Кипре. Датировано тысяча девятьсот семьдесят четвертым годом, месяц – июнь. Читаю еще. «Двадцать пятое июня. Как точно ОН подметил: „Кто способен представить себе лицо и фигуру возлюбленной на двадцать лет старше, тот весьма спокойно проведет жизнь“ . [21]Эмина постареет очень рано, но если бы ее браковал только этот недостаток, я расписался бы с ней немедленно! Девушка двадцати трех лет от роду, интересы которой на восемьдесят процентов составляют бизнес и финансы, все равно что девушка-боксер, девушка-автослесарь или девушка-шахтер. Понятия не имею, что с такой делать…»

Лоре цитата не понравилась. Она вдруг провела рукой по взъерошенной голове и мельком оглянулась в желании найти рядом зеркало – не для того ли, чтобы представить себя на двадцать лет старше?

– А он был занудой, – сказала она. – Подумаешь, не нравится ему, что девушка интересуется финансами! Другой мужчина об этом бы только мечтал! Ну-ка, что там еще?

– Сейчас, – ответил я, отыскивая отрывок интереснее. – «Двадцать шестое июня. Снова слезы и упреки! Она ревнует меня к Виктору, не сознавая нелепости этого чувства. А что было бы, узнай она о Стелле! Мир девочки для нее, молодой женщины, более доступен и понятен, а значит, ее яд для моей дочери стал бы более ядовитым. Однако интересно подмечено: брак, в котором каждый через другого хочет осуществить личные замыслы, хорошо сохраняется, например, когда жена намеревается стать богатой и знаменитой. В чем я не сомневаюсь, так это в том, что Эмина посредством меня хочет стать богатой, но сохранится ли наш брак после того, как она достигнет цели, – вот в чем вопрос!»

– Скажи, – задумчиво произнесла Лора, – неужели сотрудник советского посольства зарабатывал так много?

– Слушай дальше! – ушел я от ответа. – «Двадцать седьмое июня. Витя остался с няней, которая хоть и обходится мне в копеечку, зато мы с Эминой можем побыть вдвоем. И второй плюс: няня – англичанка и очень старается через воспитание приучить парня к повелеванию, что важно для детей из скромных или неполных семей…» Так, это неинтересно… Вот! «С самого утра мы поехали на мыс. Эмина сидит на берегу, но не скучает, потому что никогда не умела по-настоящему работать. А я под водой крушу известковую плиту, в которую за два с половиной тысячелетия превратилась римская трирема, и познаю на практике, что значат ЕГО слова: „Жизнь состоит из редких единичных мгновений высочайшего значения, а все остальное – бледные тени этих мгновений“. Так вот, сейчас – мгновения высочайшего значения. Работа адская, но меня греет надежда…»

Я замолчал. Язык не поворачивался читать дальше. Мой взгляд плыл по строчкам, и я будто наяву слышал голос человека, умершего двадцать пять лет назад.

– Ну? – напомнила о себе как о слушательнице Лора.

– Ерунда какая-то, – пробормотал я, не в силах оторваться от рукописного текста.

– И все-таки мне неясно, почему он не женился на Эмине, – Лора думала о наболевшем.