Андрей Дышев - Инструктор по экстриму

Он боялся думать о других версиях. Едва мысль вырывалась, как мустанг из аркана, и вскачь неслась по опасной дорожке, Гера тотчас возводил оборонительный рубеж. Конечно же, Мира лжет! Все к этому шло! Она нарочно развязала узел, и Некрасова просто смыло вместе с веревкой, как дождевые ручьи смывают с тротуаров окурки. Их конфликт зашел слишком далеко. Может быть, Некрасов начал распускать руки, оскорбил ее или чем-нибудь пригрозил. А она натура вспыльчивая, несдержанная. Топить, может быть, и не хотела, а проучить купанием в холодной воде – это да! Развязала узел и отпустила веревку. А когда Некрасова потащило со скоростью автомобиля, тогда уже испугалась, да поздно было…

Он все смотрел на скалы, прислушивался к шуму воды и не знал, что ему делать дальше. Вернуться к группе и делать вид, что ничего не произошло? А если Мира уже растрепалась? И он встретит вопросительные и скользкие, как обмылки, взгляды? В этом случае, каким бы тоном он ни стал объясняться с группой, все подумают, что он оправдывается. Никто ему не поверит. Группа наверняка объявит бойкот, откажется идти дальше. Придется возвращаться на базу. А это означает, что Гера будет уволен из «Экстремтура» немедленно, с отвратительной рекомендацией. Но даже это полбеды. Прошло всего два дня после жуткого восхождения на Истукан с Леной. И она еще вряд ли остыла, она наверняка еще выслеживает его, пасет спасотряд, и стоит Гере появиться там, за его жизнь никто не даст ломаного гроша.

Нет, он все же надеется, что Мира ничего не скажет. Это не в ее интересах. Ее положение тоже весьма шаткое и двусмысленное, и она не может этого не понимать. Она будет молчать. Во всяком случае, до тех пор, пока будет молчать Гера.

Но как долго придется хранить это обоюдное молчание? Час, два? День? Или до конца похода, надеясь, что Некрасов вдруг объявится и радостно воскликнет: «А вот и я! Соскучились?» А если не объявится? Вообще никогда не объявится? Тогда придется обо всем докладывать шефу по возвращении на базу. Микитович, естественно, немедленно сообщит в милицию. Милиция тотчас заинтересуется, а почему гражданин Герасимов так долго молчал? Почему сразу не сообщил в органы о ЧП? Пытался скрыть преступление?

Тут уже не отмажешься. Тут еще и Мира масло в огонь подольет. Припомнит дождь, мокрую веревку, слабый узел. И повод вроде бы убедительный: ревность к сопернику. А если ко всему этому дерьму добавится нераскрытое убийство «физкультурника» на Истукане – тогда полный шиздец. Амба! Решетка толщиной в слоновый хобот.

Гера вскинул голову и, срывая голосовые связки, что было мочи заорал:

– Некрасов!!! Где ты, сукин сын?!! Где ты, говнюк?!! Чтоб тебя форель сожрала!!!

Ни горы, ни шумная река не отозвались.

Остается надеяться на чудо, понял Гера. Остается лишь молиться богу, чтобы с этим кабаном ничего страшного не случилось, чтобы он в скором времени появился в лагере – пусть мокрый, побитый о камни, злой, но живой. Любой конфликт можно будет уладить. Для профилактики всыпать Мире по первое число, чтоб больше дурью не маялась. Как мужик с мужиком, поговорить с Некрасовым, чтобы не распускал руки, успокоился, не портил отдых группе и отложил решение своих любовных проблем на ближайшее будущее.

Он немного успокоился. Дождь прекратился, сквозь низкие облака стало проглядывать солнце. И на душе у Геры посветлело. «Все обойдется, – подумал он, возвращаясь по берегу к группе. – Все будет хорошо».

Они разговаривали не под протокол. Пузырьков избрал такую форму допроса, чтобы не слишком нервировать директора АОЗТ «Авиценна». Наврусов ни при каких обстоятельствах не должен был заподозрить, что следователю что-либо известно о поступившем в аптеку героине.

И все же отсутствие протокола беседу не очень оживило. Наврусов оказался весьма немногословным собеседником. Неприступная стена! Исчез начальник охраны аптеки, а у директора не было никакой, даже самой призрачной версии случившегося. Он все отрицал, причем в категоричной форме. Убийство? Но для этого нет оснований и мотивов. Для самоубийства – тем паче, Ломсадзе человек уравновешенный, преуспевающий и жизнелюбивый. Провалами в памяти не страдал. Ничем не болел. Отличный спортсмен. Никуда уезжать не собирался. Дисциплина безупречная. Должен, обязан был появиться позавчера рано утром на работе, но не появился. Исчез бесследно. Пшик – и нет человека!

Пузырьков был молод, только закончил юрфак, и в голове у него еще порхали белыми голубями конспекты и учебники, из которых перышками сыпались цитаты: «…особое значение в обеспечении успешности допроса имеет его коммуникативная сторона…», «…воспроизведению показаний на допросе может помешать волнение, вызванное необычной для допрашиваемого процедурой допроса…», «…способность находить верный тон в общении, пробуждать заинтересованность к даче правдивых показаний…»

Пузырьков кашлянул, расстегнул пуговицы пиджака, сел удобнее:

– Ренат Ахметович! Вот посудите сами: ни с того ни с сего, без видимых причин исчезает человек, начальник охраны вашего предприятия. Не рядовой сотрудник, а начальник охраны. Как вы думаете, его исчезновение может быть кому-нибудь выгодным?

– Слесарям, – ответил директор, слегка улыбнувшись, насколько позволяла обстановка. – Нам пришлось в срочном порядке менять все замки.

– Зачем?

– Видите ли, у Ломсадзе при себе был кодовый ключ к аптечному хранилищу. Этот ключ мог привлечь внимание какого-нибудь наркомана… Вы курите?

У Пузырькова даже сердце екнуло в груди. Наврусов, великолепно владея собой, с легкостью коснулся запретной темы.

– Нет, не курю… Значит, все-таки наркоман мог пойти на убийство Ломсадзе ради ключа?

– Если этот наркоман – полный идиот. А полный идиот не сможет убить человека и при этом не оставить никаких следов. Нонсенс.

– Разумно, – согласился Пузырьков. – А что, в вашей аптеке имеются наркотики?

– А как же! – Наврусов без тени волнения на лице взмахнул руками и закинул ногу на ногу. – Морфин, омнопол, другие сильнодействующие средства. Все, естественно, под строгим учетом и контролем. Если желаете, я могу представить вам лицензию, акт проверки…

– Нет-нет, не надо. Я вам верю. Только мне непонятно, что выиграл этот условный наркоман от исчезновения Ломсадзе?

– В том-то и дело, что ничего! Я же вам говорю, что не вижу никаких разумных мотивов убийства Ломсадзе. На всех дверях мы уже заменили замки. Даже если кто-то завладел кодовым ключом, ни одной двери им открыть невозможно… Извините!

Директор нажал кнопку спикерфона и попросил секретаршу принести два кофе.

– Ренат Ахметович, – как можно более доверительно произнес следователь. – А в момент смены замков у вас не могло что-нибудь пропасть со склада?