Андрей Дышев - Кодекс экстремала

Вожак издал какой-то сдавленный звук, словно подавился водкой, упал на широко расставленные лапы и, мотая большой треугольной головой, стал прицеливаться на мою левую ногу. «Один уже отпрыгался», – подумал я, правда, без особого облегчения, потому что обе мои ноги по-прежнему оставались в зубах зверей. Наконец вожак схватил меня чуть ниже колена и поджал лапы, притягивая меня к земле всем своим весом. Едва я, воя дурным голосом от боли, наклонился, чтобы вогнать палец в черный глаз вожака, как один из псов освободил ногу, вскинул башку и вцепился мне в локоть.

Я проигрывал. Силы быстро покидали меня, и я уже не мог оторвать пса, вцепившегося мне в руку, от земли. Третий, самый мелкий волкодав держал меня за штанину и, пятясь назад, пытался стащить с шоссе. Уподобляясь своим врагам, я рычал, оскалив зубы, и, если бы смог достать, непременно вонзил бы их в мягкую шерсть, чтобы потом перегрызть кожу и достать до артерии.

Меня шатало из стороны в сторону. Я изо всех сил старался оставаться посредине шоссе, будто на обочине или лугу терял последние шансы на спасение. Пока еще свободная и здоровая левая рука маятником ходила по собачьим спинам и головам, но одуревшие от вкуса крови и предчувствия близкой победы псы не обращали на это внимания.

Мой крик становился все громче, и вдруг он превратился в дикий хохот. Я смеялся со слезами, смеялся от боли и обиды на абсурдность ситуации. Три пса глубокой ночью на пустынной дороге учинили расправу над человеком, которому по своему предназначению должны были служить верой и правдой.

Не в силах больше сопротивляться и терпеть боль, я упал на колени, стараясь подмять под себя вожака, но он успел выскочить и, приближая финал, прыгнул на меня, распарывая клыком кожу на затылке.

Неожиданно в глаза ударил яркий свет; мне показалось, что от моего крика и собачьего рыка на нас свалилась луна. Через мгновение я различил звук мотора и, ослепленный, догадался, что ползаю вместе с прицепленными ко мне псами у колес какого-то автомобиля. Хлопнули один за другим два выстрела, и я сразу почувствовал облегчение – острая боль в ногах и руке стремительно угасала. Мои мохнатые палачи в один голос заскулили, вожак упал на спину, задергал лапами, размазывая вишневое пятно по белой шерсти, и быстро затих. Вторая псина, припадая на переднюю лапу, поскуливая, торопилась к обочине, но на самом краю асфальтового полотна упала на бок и стала делать странные движения головой, будто следила за летающей вокруг носа пчелой.

Я ждал третьего выстрела. Не знаю почему, но я решил, что третья пуля предназначалась мне.

– Ты жив, Кирилл?! – закричал кто-то над самым ухом. – Кто на тебя натравил собак? Где они?

Наконец я различил в свете фар знакомый профиль Володи Кныша. Лейтенант пытался поднять меня на ноги. Я мог встать и без его помощи, но не сразу сообразил, зачем он просунул руки мне под мышки и дергает вверх, причиняя боль.

К притихшему вожаку подошел незнакомый мне милиционер в бронежилете и с автоматом, склонился над трупом, толкнул ногой.

– Бывают же такие чудовища, – сказал он. – Медведя шутя завалят. Но что интересно – все с ошейниками.

– Не знаю, как насчет медведей, – ответил я, рассматривая рану на локте, – но если бы вы опоздали минут на десять…

Кныш положил мне руку на спину, подвел ближе к фарам.

– Подкидываешь ты нам вводные, – проворчал он. – Где они?

– Кто? – не сразу понял я.

Кныш засопел и подбоченился.

– Ты давал мне телеграмму?

– Давал, Володя, давал.

– Лезь в машину, по дороге обо всем расскажешь. До Барсучьей поляны еще километра три?

– Мы не туда поедем.

Я прихрамывал, но, слава богу, кости были целы и кровь уже не хлестала из ран. Кныш достал из-под сиденья аптечку, в которой, к его наигранному удивлению, не было ничего, кроме перекиси водорода.

– Ну ты ведь пока умирать не собираешься? – спросил он, не зная, что делать с перекисью.

– Не собираюсь, – ответил я. А что мне оставалось еще ответить?

«Уазик» объехал труп волкодава и помчался вверх по серпантину. Водитель-сержант выключил фары – уже светало.

– Как ты вышел на Эльвиру? – спросил Кныш, когда я вкратце рассказал ему о своих злоключениях.

Пришлось рассказывать о Лепетихе, его неудачном выстреле у останков памятника морскому десанту, о том, как я нашел его труп в подъезде алуштинского дома, и о телефоне с определителем номера.

Милиционер в бронежилете был подозрительно молчалив. Я видел его впервые – возможно, он был из алуштинского отделения. Он не задавал вопросов и, казалось, вообще не реагировал на мою информацию. Так бывает, когда человек в отношении тебя уже сделал окончательные выводы, и выводы эти не в твою пользу. Кныш же покачивал головой, кашлял, кряхтел и вполголоса ругался.

– Занимаешься не своим делом, – бормотал он. – Я же предупреждал тебя… Как пацан, в самом деле…

И все время многозначительно поглядывал на меня. Кажется, мне не стоило вдаваться в такие подробности при постороннем человеке. Но зачем он тогда спрашивал при постороннем человеке?

– А где твой друг? – снова спросил Кныш.

На этот вопрос мне было труднее всего ответить. После того, как мы встретились с Лешей под лестницей, у обитых жестью дверей, я не вспоминал его ни разу, я уходил от мыслей о нем, как от крайне неприятной, но все-таки неизбежной работы.

– Друг? – переспросил я. – А друг остался там.

– Ты бежал один? – удивился Кныш.

– Это было самым разумным решением, – начал я нести какую-то пургу. – Нас заперли в разных комнатах.

«Моих мозгов на Лешу не хватает, – подумал я. – Не могу, не хочу давать какое-либо объяснение тому, что я видел. Кныш – мент, ему за это деньги платят. Пусть сам разбирается с Лешей, выясняет, как долго тот знаком с Эльвирой и что его с ней может связывать».

Мы свернули на лесную дорогу.

– Я знаю эти места, – сказал незнакомый милиционер в бронежилете. – Мы едем на дачу, которую года два назад купила фирма, занимающаяся производством компьютерных программ. А офис у них на Барсучьей поляне.

– И что, часто беспокоили? – спросил Кныш.

– Это первый раз.

Этот милиционер, выходит, работал в алуштинском отделении.

Кныш, как и я, хотел обойтись без стрельбы. Он без особой охоты положил себе на колени миниатюрный, как игрушка, «калашников», погладил его стальные бока ладонью.

– Охрана у них большая? – спросил он меня.

– По крайней мере трое.

– Оружие?

– Я видел только у одного. Самозарядная американская «гаранд».

– Эта пушка стоит на учете, – сказал мент в бронежилете. – У них есть лицензия.

– У нас нет даже косвенного повода вламываться на дачу, – проворчал Кныш. – Разве что придраться из-за собак?