Андрей Дышев - Кодекс экстремала

– Анна, это не так! У тебя повышенная маниакальность!

– А ты толстокожий бегемот! Уходи, я не хочу видеть тебя!

– Куда же я отсюда уйду?

– Иди поищи себе другой остров! – Она попыталась вырваться, каким-то образом освободила руку и заехала мне по щеке. Тогда я завел ее руки за спину и прижал хулиганку к стене.

– Если будешь буянить, я надену на тебя смирительную рубашку, – пригрозил я.

– Вот-вот, только на беззащитной девушке и можешь упражняться…

Руки были заняты, и мне нечем было закрыть ей рот. Пришлось сделать это губами. Анна еще некоторое время безмолвно дергалась, затем, обессилев и исчерпав энергию злости, притихла и стала покусывать мои губы. Я вошел во вкус этого занятия. Анна слабела в моих руках.

– Ты забыл отжать свои джинсы, – прошептала она с закрытыми глазами.

Мы упали на песок. Какая-то одинокая чайка, неторопливо переставляя перепончатые лапки, приблизилась к каменному ложу. Склонив белую голову, она с удивлением смотрела, как два голых человека пытаются раскачать остров и негромко, сквозь зубы передразнивают стонущий ветер.

До того, как окончательно стемнело, я облазил весь остров и собрал все, что хотя бы теоретически могло гореть. Водоросли, щепки, пластиковые бутылочки и прочие дары моря давали не столько огня, сколько дыма, но мы с Анной, сидя рядом с нашим дикарским очагом, блаженствовали. Анна, как и подобает его хранительнице, попыталась облагородить наше жилище, развесила наши куртки по разным краям расщелины, и они не только быстро высыхали, но и в какой-то степени удерживали тепло.

Еще недавно я мысленно посылал страшные ругательства в адрес туристов, которые оставляли на острове мусор, и, как фанат из «Гринписа», собирал бутылки, консервные банки, пакеты и прочую тару и отвозил в лодке на «большую землю». Теперь я проклинал себя, что так неразумно распоряжался полезными для робинзонады предметами. К счастью, в своем стремлении сохранить экологию острова я был не слишком усердным, и после недолгих поисков мне удалось найти две бутылки из-под шампанского и одну ржавую консервную банку.

Бутылки я наполнил дождевой водой, скопившейся в круглой каменной ванне, а консервную банку вычистил песком и заварил в ней хвойного чая, использовав маленькие кусочки от ветки крымской сосны. Анна пила этот «чай» с нескрываемым выражением отвращения на лице, но все же осилила полную банку, а потом призналась, что согрелась настолько, что может даже искупаться в море.

Относительно купания в море у меня сложилось стойкое неприятие: я даже думать не мог о воде, волнах, брызгах и соленом привкусе во рту, но тем не менее не видел никакого иного способа возвращения на берег, кроме как по воде. Было заметно, что шторм выдыхается, ветер слабеет, а на закате, пробив плотный слой туч, засветилась тонкая малиновая полоска. Если завтра погода наладится и море пригладит штиль, то мне придется добираться до берега вплавь. Шесть километров без ласт – работа адская, но я доплыву. Анне придется лишь дождаться, когда я выползу на берег, дойду до причала, возьму лодку или «Ямаху» напрокат и вернусь за ней.

Я еще не думал о том, как встретит меня берег. Ясно было одно: для Гурули я представлял собой точно такую же бомбу, какую он подложил в трюм «Ассоли». Весть о трагедии с яхтой, которая якобы везла деньги вкладчиков, наверняка уже дошла до редакций газет и телевидения. Гурули, которого народ считал благодетелем, поменяет имидж и превратится в мученика, страдальца, ставшего жертвой террористического акта. Но не надолго. Пока я не воскресну из мертвых.

Анна лежала в метре от костра и подкидывала в него щепки. Едкий дым разъедал глаза. Анна заливалась слезами, но все же не хотела пересаживаться куда-нибудь подальше от живительного тепла. Я сидел напротив нее, прислонившись спиной к стене, и пил маленькими глотками свою порцию «чая». Мы молчали, оттягивая ту минуту, когда кому-то из нас надо будет начинать разговор о главном. Это было неосознанное стремление сохранить эти блаженные минуты покоя, иллюзию благополучия и безмятежности.

Я вздохнул и отставил банку в сторону. Анна поняла меня.

– Кирилл, – сказала она, – ну почему нам с тобой так везет? Почему мы не живем как все нормальные люди?

– Ты, – поправил я ее. – Ты не живешь как все нормальные люди, потому что связалась со мной.

– Да, – согласилась она. – Это мой крест. Но я тебя не выбирала. Мне дала тебя судьба. Я не могла и не могу ничего изменить.

– Не можешь или не хочешь?

– Ты спрашиваешь об этом таким тоном, словно хирург у трусливого пациента, который никак не может решиться на операцию.

– Разве ты считаешь себя трусливым пациентом?

– Я считаю, что ты хирург и тебе не терпится взмахнуть скальпелем, чтобы сразу решить нашу проблему.

– Я стараюсь одним махом решать любые проблемы, – ответил я. – Но ты, кажется, ушла от темы.

Анна кивнула.

– Да. Каждый из нас хочет говорить на ту тему, которая его в большей степени волнует. Это нормально. Так, собственно, и должно быть.

В ее голосе было столько неподдельной грусти, столько нежности и любви, что я не выдержал, сел ближе к ней и обнял ее за плечи. Я понял: еще минута такого настроения – и она заплачет.

– Говорить надо о том, что в данный момент важнее, – сказал я, гладя ее, как ребенка, по голове. – Когда мы очутимся в тени виноградника на моей даче, сядем за стол, выпьем по стаканчику «Сурожа», тогда и поговорим о проблемах наших отношений – если проблемы, конечно, стоят того. А пока мы пьем кипяток из консервной банки на необитаемом острове, лучше поговорить о том, как отсюда поскорее выбраться.

Анна взяла мою ладонь, прижала к своим губам, затем повернула ее к свету костра и стала водить по ней пальцем.

– Линия жизни короткая, раздвоенная… Холма Венеры нет вообще – утонул в мозолях… – Она опустила мою руку себе на колено. – Ты хороший мужик, Вацура. Только в самом деле ничего не понимаешь в женщинах. И это твой самый большой недостаток. Мне не нужны твоя дача под виноградником и твой стол вместе с «Сурожем». И пусть будет этот необитаемый остров, пусть в кружке кипяток…

Она замолчала, сглотнула, покрутила головой, будто больно стало в горле.

А через минуту уже спокойным и бесцветным голосом она рассказывала о том, что ей удалось увидеть и узнать в те дни, когда, казалось, между нами уже нет и никогда не будет ничего общего.

Анна призналась: она сначала делает, потом думает и исправляет сделанное. Со мной подобное тоже иногда случается, потому я прекрасно ее понял и, естественно, не стал осуждать. Ревность стала искрой, воспламенившей в моей отчаянной подруге целое море горячих чувств. Особенно ее задело то, что я спокойно реагировал на откровенное ухаживание Леши.