Андрей Дышев - Разведрота (сборник)

Тупой удар выбил оконную раму. Закрыв голову руками, я услышал далекий протяжный стон. Подтянувшись, я ввалился в проем.

Не видя ничего в густом дыму, я стрелял по углам, стенам и полу, медленно продвигаясь вперед… Потом вдруг стало тихо, и я подумал, что оглох.

Отстегнул ставшие непривычно легкими магазины, похлопал себя по карманам… Все, приплыли! Патроны кончились.

Где-то в глубине дома скрипнула лестница. Что-то загремело, похоже, ведро… И снова тихо.

Мои глаза постепенно привыкали к темноте. Я увидел сорванную с петель дверь, гору распотрошенных подушек и распластанные на полу фигуры. Неслышно шагнул к двери, брезгливо переступая через убитых, вытащил из кармана последнюю гранату.

Запал никак не ввинчивался – я совал его другой стороной. Успокоился, взял автомат под мышку. Завинтил, вырвал чеку… За тебя, капитан Блинов! Чтоб ты сдох, Джамал!

Я вышел из комнаты на лестницу и бросил гранату вверх. По мне выстрелили, дверь с треском расщепилась надвое, но я успел упасть на колени и закрыть лицо руками. Трудно привыкнуть к грохоту взрыва.

Пламя отшвырнуло искореженные перила, где-то раздался звон стекла. Не дожидаясь, пока рассеется дым, я поднялся наверх. Лестница вывела меня в пустую комнату.

Я подошел к разбитому окну и увидел прямо под собой центральную площадь кишлака. На ней, перебегая с места на место, метались люди в серой форме, стреляли в разные стороны и кидали за дувалы гранаты. «Да это же солдаты царандоя!» – с облегчением подумал я и сел на пол, прислонившись спиной к железному сундуку. Провел ладонью по лицу – на пальцах осталась грязная кровь. «Моя или чужая?» – равнодушно подумал я, понимая, что должен хотя бы три минуты отдохнуть, ибо никакие силы не заставят меня сейчас подняться на ноги.

Я смутно помнил, как словно безумный метался по витиеватым улочкам кишлака, как онемевший палец холодел на спусковом крючке, как очутился в доме… И этот короткий бой в темной комнате на первом этаже, и ощущение нереальности происходящего вокруг.

– Товарищ старший лейтенант! – услышал я голос. Кто-то осторожно поднимался по лестнице. – Вы здесь?..

Я негромко свистнул.

В двери выросла худая фигура Латкина. Он приоткрыл рот, будто там у него были глаза, чуть-чуть развернул голову ухом вперед и медленно вошел в комнату, выставив ствол автомата вперед.

– Убери пушку, пристрелишь, – простонал я.

Солдат какое-то мгновение смотрел на меня дикими глазами, – не узнавал, что ли? – потом резко бросился ко мне, упал рядом на колени.

– Товарищ старший лейтенант, вы живы, вы ранены? – и стал трясти меня за плечи. От его мокрой одежды исходил какой-то прелый запах дождя.

– Да не тискай же ты меня, дубина! Больно!

Латкин глубоко вздохнул, стянул с головы кепи, вытер ею посеревшее лицо.

– Вас задело… Лоб рассечен… Сейчас!

Он вскочил на ноги, вышел на лестницу, схватился рукой за дверное кольцо и посмотрел вниз.

– Эй, Васек, давай сюда!

Неумело и торопливо перевязывая мне лоб, Латкин взахлеб говорил, проглатывая слова:

– Вас комбат на связи ждет… Мы думали… Вы когда в окно залезли, там шарахнуло и, знаете… Так мы уже в самом центре, ничего себе… Тут уже царандойцы рядом… Комбат сказал вас хоть под землей найти, а я все время за вами… Вы знаете, что-то повязка не хочет держаться…

Радист, огненно-рыжий Василий Громаков, нелепо и смешно изобразил на пороге «смирно» и, сильно окая, спросил:

– Разрешите войти? – повернулся и, пятясь спиной, на которой висела радиостанция, подошел ко мне.

Я взял наушники, прижал их плечом к себе и сказал в микрофон:

– Ноль-первый, я Родник, прием!

– Родник, доложи, где находишься, – сразу же услышал я спокойный, даже какой-то будничный голос Петровского.

– Я в пятидесяти метрах от центра с южной стороны.

– Ясно. Я недалеко от вас… Будь осторожен, площадь в тесном кольце бородатых. Поддержи огнем «зеленых».

– Они уже в центре, – ответил я, выглядывая в окно.

– Отлично, Родник, отлично… Знаешь, что мы нашли? Винтовки с расщепленными прикладами… Привет миролюбцу. Отбой!

Я ухватился рукой за радиостанцию, сгибая своей тяжестью Громакова, и встал на ноги.

«Оборин, Оборин… Где он сейчас?» Не знаю почему, мне стало тревожно на душе.

Узкую улочку заволокло дымом. Он тонкими струями плыл над землей, и оттого казалось, что дувалы с черными пятнами, дорога, усеянная, как шелухой от семечек, гильзами, слепые дома медленно движутся куда-то вперед, в серую утреннюю мглу. Солдаты сидели на земле, стояли вдоль дувалов, лежали на срезах стен, глядя в одну сторону, туда, где еще раздавались редкие щелчки выстрелов, откуда тянуло тошнотворным запахом жженой резины. Их фигуры застыли, но не было в позах той недавней упругой, будто остановленной на миг пружинной напряженности. Бой утихал…

Стоя на колене и зажав между ног автомат, Латкин торопливо запихивал в рот перловку с мясом, скреб ложкой в жестяной банке, энергично двигал полными щеками. Он с трудом глотал, вытягивая вверх тонкую шею, но не переставал крутить головой, осматривая все тревожным взглядом.

– Латкин, Оборина не видел?

Солдат положил банку на землю, вскочил и несколько секунд шумно сопел, дожевывая с мукой на лице последнюю ложку.

– Нет, – наконец ответил он. – Минут пятнадцать назад он вместе с Сафаровым побежал куда-то туда.

И махнул в сторону площади.

За углом пятеро солдат пили воду из ведра, а рядом с ними стоял сгорбленный старик и все время кивал, поглаживая реденькую белую бородку. Киреев, обхватив ведро обеими руками, поднял его выше головы и жадно пил огромными глотками. Струя лилась через край, стекала по шее за воротник куртки, капала даже со штанин. Наконец он опустил полегчавшее ведро, вытер губы рукавом и пристально взглянул на меня.

– Ты видел Оборина, Киреев?

Молчание. Презрительная насмешка.

Белобородый старик, улыбаясь беззубым ртом, жестом предложил и мне попить. Меня давно мучила жажда. Я охотно взял ведро, опустил в него голову, ощущая на лице колодезную прохладу, подул на плавающую мусоринку и сделал маленький глоток. В это же мгновение кто-то сильно ударил по дну ведра. Вода плеснула мне в глаза, залила нос. Я не удержал ведро в руках, выронил, и оно гулко брякнулось в пыль.

Этот сухонький, сгорбленный старичок едва не сбил меня с ног и захромал по дороге, подняв руки над головой.

– Шахло! – сипло звал он. – Шахло!!!

– Атас, ребята! – крикнул кто-то из солдат. – Бородатые!

Я сначала не понял, что произошло. Машинально отступив к стене, вытирая ладонью лицо, я смотрел в конец улицы, где, часто перебирая тоненькими ножками и вытянув руки вперед, бежала в нашу сторону девочка в длинном бордовом платье с золотистой вышивкой. За ее спиной, у дувала, стоял высокий худощавый парень в черной рубашке, перепоясанный кожаными ремнями. Он так неожиданно выскочил из-за угла, что сам опешил и, застыв на месте, медленно поднимал к груди автомат.