Андрей Дышев - Стоять насмерть!

– Голову немножко повыше. Не надо напрягать губы. Не морщите лоб… Так, хорошо. А руку, – визажист взяла мою ладонь и прижала ее к своей гладкой атласной ляжке, – руку настоящий мужчина должен класть сюда…

– Боюсь, – признался я, отдергивая руку и приподнимаясь с кресла.

– Чего? – Тонкие брови девушки взметнулись вверх, ярко-красные губы слегка приоткрылись, обнажая край неестественно белых зубов.

– Боюсь размазать вам макияж и выпачкать свой белый пиджак, – ответил я. – А вообще, конечно, вы страшно сексуальная.

– Так что же вы… – томно простонала девушка.

– Я от природы очень нетерпелив, – объяснил я, пятясь спиной к двери, – не хватает, так сказать, усидчивости пройти всю вашу программу. Бьют по морде, хоронят, моют, причесывают, учат, куда руку надо класть… Долго, очень долго! А хочется узнать, чем весь этот дурацкий спектакль кончится. Свой телефончик разве что оставьте на всякий случай.

Визажист усмехнулась и ответила уже другим тоном:

– Телефонов не будет.

– Тогда считайте, что вы меня потеряли навеки.

– Придурок! – услышал я прощальное слово уже за своей спиной.

«Бычок» словно вырос из-под земли.

– Прошу на выход!

Он распахнул передо мной дверь, у колонн обогнал, подскочил к стоящему у клумбы белому «Мерседесу» и открыл заднюю дверь. Я сел на мягкий кожаный диван и словно утонул в нем. Машина бесшумно тронулась с места и сразу набрала большую скорость. Кроме меня и водителя, в салоне больше никого не было.

– Далеко едем? – спросил я водителя.

Тот оказался на редкость немногословным и никак не отреагировал на мой вопрос.

Мы доехали до Кольцевой дороги, вырулили на нее и понеслись по третьей полосе, обгоняя все машины подряд. Водитель явно лихачил, рисковал, хотя я не видел причин для этого. Он вез относительно здорового человека, который не умирал, никуда не опаздывал и вовсю радовался жизни, и я, недавно вытащенный из могилы, не надеющийся даже на быструю и легкую смерть, теперь мысленно обкладывал водителя матом за его неосторожность на трассе. Что было и что будет – меркнет перед тем, что есть сейчас. Хорошо сказал поэт: жизнь – это миг между прошлым и будущим.

Через четверть часа мы свернули с кольцевой, проехали с километр, затем еще один поворот под «кирпич» – и машина остановилась перед воротами, за которыми, среди пышных сосновых крон, проглядывала остроугольная черепичная крыша белого особняка с массивной вывеской из рубленых золоченых букв: «Банк «Эспаньо».

Охранник проверил ксиву водителя, мельком взглянул на меня и открыл ворота. «Мерседес» припарковался между сверкающих иномарок. Я не успел взяться за дверную ручку, как к машине подскочил юноша в костюме, открыл дверь и спросил:

– Кирилл Андреевич?.. Прошу за мной. Вас ждут.

Наберись терпения, сказал я сам себе, едва подавляя в себе желание схватить клерка за ворот, прижать к стене и выпытать у него, кто и для какой цели меня ждет. С невозмутимым видом, насколько невозмутимым смог казаться, я зашел в здание, прошел через фойе к лифту. Двери бесшумно открылись. Мы зашли в зеркальную кабину. Несколько Вацур в белых костюмах и черных рубашках со смуглыми, местами припудренными лицами, окружили меня. Нас много, сотворил я в уме заклинание, мы сильны и выносливы, мы отважны и умны, мы готовы к бою…

Ожидание чего-то загадочного, неизвестного становилось почти невыносимым. Я чувствовал, как меня начинает колотить дрожь. Куда меня ведут? К чему весь этот маскарад? Если это очередной розыгрыш – то какой в нем смысл?

Мы вышли из кабины, клерк довел меня до двери, обитой коричневой кожей, взялся за золоченую ручку.

– Прошу!

Дверь открылась. Я вошел в комнату, показавшуюся мне в первое мгновение складом мягкой мебели. Тяжелые бархатные шторы на окнах, широкий диван с замшевой обивкой в складках, множество кресел с высокими спинками, полированными деревянными завитушками, ковры на полу и стенах. Дверь за мной тихо закрылась.

Напротив меня за детским столиком сидела маленькая смуглая девочка в белом пышном платье, напоминающем подвенечное, украшенным матерчатыми розами, алыми лентами, кружевами на рукавах и вороте, пронзительно пищала и, ударяя зажатым в кулачке карандашом о поверхность стола, пыталась сломать грифель.

Я не мог узнать ее, но я догадался. Это была Клементина, моя дочь.

Хорошо, что сзади меня оказалось кресло. Я медленно опустился в него, словно в голодном обмороке, не сводя глаз с дочери. Девочка все-таки доломала грифель, швырнула карандаш на пол, и тот подкатился ко мне. Я поднял, протянул ей. Клементина посмотрела на меня, голубые глазки ее хитро сузились, она открыла ротик, блеснув крохотными передними зубками, рассмеялась и тотчас заехала мне ладошкой по носу.

– Вот это правильно, – прошептал я. – Это папочка твой заслужил… А где же мама?

Я почувствовал на себе взгляд и поднял голову. Валери смотрела на меня из полуоткрытой двери, ведущей во вторую комнату. Белый брючный костюм с золоченым пояском, черные как смоль волосы, спадающие тонкими стружками на плечи, изящные губы, покрытые перламутровой помадой, тонкие ниточки бровей, черные виноградины глаз, полные слез…

Не помню, как мы кинулись друг к другу и Валери оказалась в моих объятиях. Я неистово целовал ее лицо, волосы, шею, прижимая ее к себе, и чувствовал, как она дрожит, как ногти вонзаются мне в спину.

– Проклятый! – сдавленно шептала она. – Ты убиваешь меня… Ты медленно разрываешь мое сердце… Зачем тебе все это?.. Что ты с собой делаешь?..

– К черту, Валери, к черту все проблемы! – прорычал я, не отпуская ее. – Не хочу говорить об этом. Пусть все горит синим пламенем. Есть ты, есть я, есть наша дочь…

Она кивала, соглашаясь со мной, потом отстранилась, взглянула на меня, провела ладонью по лицу.

– Бровь разбита… И здесь, и здесь… Ты попался в руки к людоедам. Я сердцем чувствовала, что с тобой беда. Кирилл, это чудо, что ты остался жив. Если бы… если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы сошла с ума. Я бы не пережила…

Я коснулся пальцами ее губ. Валери замолчала.

– Не надо. Расскажи лучше о дочери. Сколько ей?

– Год и два.

– Совсем большая. Говорить умеет?

– Говорить? – Валери улыбнулась. – Еще рано… Ну подожди, дай посмотреть на тебя.

Она усадила меня в кресло, а сама села напротив, спиной к окну. Яркий свет мешал мне отчетливо видеть ее глаза.

– Ты совсем не изменилась, – сказал я. – Стройная, красивая, женственная. Как была.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, я изменилась. Я постарела, поправилась. Я совсем не слежу за собой… Все больше за тобой.

– Валери, ну как же вы живете? Клементина не болеет?