Андрей Дышев - Зеркало для героя

Комиссар смотрел на меня умными глазами. С умными людьми всегда надо говорить честно, и тогда все проблемы решаются мгновенно.

– Хорошо, – согласился он. – Я отпущу ее. Пойдем.

Он осторожно отодвинул лезвие мачете, вытер ладонью кровь и, повернувшись, быстро пошел по палубе.

– Она здесь, – сказал он, когда мы зашли в отсек жилых помещений офицеров. – В этой каюте.

– Открывай!

Я не приближался к комиссару. Он видел, что я ослаб, и выжидал, чтобы поймать меня на ошибке.

– Достаю ключи, – предупредил Маттос и, улыбаясь, полез в карман. – Теперь открываю замок.

Он повернулся ко мне спиной всего на мгновение, но мне этого хватило, чтобы переложить «магнум» в другую руку и наотмашь ударить комиссара рукояткой револьвера по темечку.

Комиссар грузно повалился на пол. Ключ остался торчать в замочной скважине. Я провернул его и толкнул дверь.

– Ника! – позвал я, заглядывая в сумрачную каюту.

Девушка сидела в глубоком кресле. От моего голоса она вздрогнула, вскочила и кинулась ко мне. Я успел зажать ей рот ладонью.

– Тихо! – шепнул я. – Очень тихо! Возьми одеяло и иди за мной.

Она перешагнула через лежащего на полу комиссара, и конец одеяла скользнул по его лицу. Маттос был тяжелым, и мне пришлось изрядно помучиться, чтобы затащить его в каюту. Я запер дверь, а ключ выкинул за борт.

Мы с Никой быстро прошли на кормовую палубу. Я взял одеяло из ее рук и закинул его в шлюпку, висящую на талях. Все понимая без слов, Ника ухватилась за ее край. Я помог ей взобраться в шлюпку, передал револьвер и мачете, а затем вскарабкался сам.

– Куда мы поплывем? – неживым голосом спросила Ника, глядя на то, как я отвязываю крепежные узлы и медленно протравливаю веревку через блоки. Шлюпка, покачиваясь над водой, стала опускаться вниз. Одной руки мне не хватало, и я сжал веревку зубами. Ника держалась обеими руками за борта и с покорной обреченностью провожала глазами борт катера.

Шлюпка коснулась днищем поверхности воды, и нас потащило за катером волоком. Его борт надвигался, как гигантский пресс. Я крикнул Нике, чтобы она взяла весло и оттолкнулась от борта. Она делала все очень медленно. Шлюпка прыгала по волнам и всякий раз кренилась, едва не зачерпывая воду. Я разрубил веревку, удерживающую корму шлюпки, и нос сразу приподнялся, пропуская под собой пенный гребень. Еще один удар мачете, и оборвалась последняя связь с катером. От резкого торможения шлюпки Ника не удержалась на скамье и упала на днище. Катер быстро удалялся от нас. Шлюпка закачалась на волнах, расходящихся от катера лучами. Ника встала на колени и начала молиться. Я смотрел на нее и чувствовал, как зубы выбивают мелкую дробь.

Через минуту все стихло. Очертания катера быстро растаяли в утреннем тумане. Над океаном поднималось солнце. Мы были одни в бесконечной водной пустыне.

Ника встала, вглядываясь в горизонт. Я поставил уключины весел в пазы. Над нами пронеслась чайка. Опустив клюв, она издала протяжный вой. Ника проводила ее глазами. Я потянул на себя край одеяла, лежащего на корме. Оно поползло по скамейкам, обнажая толстый пушистый хвост, узкую пятнистую спину с бугорками позвонков и непропорционально маленькую голову с усатой мордой.

Ника негромко вскрикнула и попятилась. Я с ужасом смотрел на гепарда. Кошка, щурясь от яркого света, выпрямила лапы и, изогнув спину дугой, сладко потянулась.

– Откуда он здесь? – спросила Ника. Ее голос насыщался смехом. – Это тот самый, ручной?.. Мы тебя разбудили, мохнатенький…

– Не двигайся! – крикнул я, вскакивая со своего места и намереваясь встать живым щитом между гепардом и Никой.

Но ничего не происходило. Два однополярных существа не испытывали страха и ненависти друг к другу. У меня все похолодело внутри. Не веря своим глазам, я смотрел, как гепард осторожно поставил больную лапу на скамейку и медленно, словно опасаясь взбучки, приблизился к Нике.

– Да он совсем как котенок! – пискнула от умиления Ника.

Все, подумал я. Все кончено. Ничего не осталось. Ничего…

– Погладь его, – едва смог произнести я.

Ника с некоторой опаской протянула руку, и гепард, почуяв ее желание, ласково боднул ладонь головой.

Раскачивая шлюпку, я быстро подошел к зверю, присел с ним рядом и, схватив его за лапы, встряхнул. Гепард воспринял это как проявление ласки и лизнул меня в руку.

– Ты что?! – бормотал я, испытывая несправедливую ненависть к животному за его индифферентность. – Ты заболел? Ты почему так себя ведешь, дрянь?! Ты почему ластишься?! Почему подпускаешь Нику к себе, безмозглая тварь?!

– Отпусти, ему больно! – крикнула Ника, отталкивая меня.

Я потерял равновесие и сел на дно шлюпки. Ей нельзя волноваться, вспомнил я слова Анны, нельзя носить тяжести, делать резкие движения, ее надо оберегать, как былиночку…

Не уберег.

Я греб на восток. Правая рука потеряла чувствительность, но я мог держаться ею за весло и, упираясь ногами, откидывать плечи назад. Получалось почти хорошо. Когда я уставал, за весла садилась Ника. Но ее надолго не хватало.

У меня были странные пассажиры, если даже учесть, что странным было само наше плавание по Тихому океану в весельной шлюпке. Отношение к Нике вдруг очистилось от налета мистики и фанатичного стремления выполнить последнюю просьбу Анны и стало прозрачным, как воздух. Я уже видел в ней то, что видел – худую девушку лет двадцати трех, с которой мы по воле случая оказались в одной посудине посреди безбрежных вод. Ничто меня с ней уже не связывало, кроме ушедших в прошлое испытаний, похожих на тяжелый сон, и я относился к ней, как осенний иней к траве. Она это чувствовала, по-своему переживала мое растущее к ней безразличие и раздражение.

Гепард, с которым приходилось делить запас воды, в сущности, проявлял все повадки пса, которому было хорошо везде, где был хозяин. Он лишь страдал от полуденной жары, и Ника соорудила для животного навес из одеяла. Мы могли уместиться под ним все втроем, но я, сохраняя самим придуманную дистанцию, предпочитал отдыхать на дне шлюпки, под скамейками, плеснув туда немного воды.

Я не знал, как далеко мы находимся от берега и на сколько нам хватит воды и желания жить. Катер, пока мы находились на нем, вряд ли прошел больше трехсот километров, а значит, принципиального значения пройденное им расстояние не имело: какая разница, восемьсот километров или тысяча отделяли нас от берега.

Дни сменяли ночи, ночи – дни, и я стал терять ощущение времени. Жизнь превратилась в беспрерывное падение в бездну, где временной отсчет уже не значил ничего, потому как бездна была бесконечной. Ника все меньше разговаривала со мной, все больше лежала в обнимку с гепардом под навесом, изредка открывая кран бочонка с питьевой водой и подставляя под него ладонь, чтобы кошке было удобнее лакать. Доброта девушки была абсолютной, лишенной поправок на здравый разум, и не было смысла напоминать ей, что бочонок не бесконечный, и та часть воды, которую выпил гепард, могла бы на несколько дней продлить жизнь нам с Никой. Если Ника и задумывалась о смерти, то как о единой для всех троих судьбе, не выделяя в какую-то особую категорию себя, меня или гепарда.