Сергей Зверев - Бронебойный экипаж

— Хреновые наши дела, командир, — сплюнул Щукарев. — Поскорее бы разведчики эти чертовы снаряды нашли.

— Слушай, Вадим, — Соколов остановился и уставился в темноту. — Ты боевое охранение перед позициями далеко выставил?

— На двести метров. На уровне крайнего подбитого танка. Двое ребят под ним лежат, а двое левее в воронке. Опытные, с хорошим ночным зрением и слухом. А что?

— А то, что эту ночь нам спать не придется, зато, может, поживем лишних пару деньков! — улыбнулся Соколов. — Выдвинь охранение подальше. И пошли солдат к танкам. На склон не надо, там можно нарваться на немецкое охранение: они тоже устав чтут. Четыре танка между нами и склоном не взорвались. Остальные горели, слышно было, как в них детонировали снаряды, а четыре должны стоять с боезапасом. За один бой не могли немцы его полностью истратить. Тем более что они бронебойными почти не стреляли, лупили осколочно-фугасными. А нам как раз бронебойные нужны до зарезу. У нас же в обороне тоже немецкие танки трофейные стоят! Сообразил?

— Ну, ты голова! — засмеялся Щукарев и торжественно вытянулся в струнку, приложив руку к шапке. — Разрешите выполнять, товарищ младший лейтенант?

— Давай, Вадим, только на немцев не нарвитесь.

Возвращаясь к своим танкам, Алексей прошел по позициям пехотинцев. Никто не спал. Те, кого не послали за снарядами, рыли запасные позиции. Сил и времени на устройство полноценной системы обороны не было. Не удастся вырыть окопы в полный профиль, но каждый боец старался хоть как-то усовершенствовать свою собственную позицию. Особенно старались пулеметчики. Соколов услышал голос Щукарева, который приказывал из немецких танков в поле добыть и патроны к пулеметам. Молодец, мысленно похвалил опытного лейтенанта Алексей, у него ведь половина пулеметов — трофейные.

Экипажи двух «тридцатьчетверок» тоже не спали. Бабенко с механиком 313-го чем-то гремели в его танке. Было слышно, что они говорят о какой-то тяге. Остальные под руководством Логунова устраивали блиндаж. Увидев Соколова, сержант, как и положено по уставу, велел продолжать работу, а сам подошел, вскинув руку к шлемофону:

— Товарищ младший лейтенант, экипажи заняты текущим ремонтом 313-го и устройством помещения для ночлега личного состава. Боевое охранение выставлено, график дежурств составлен.

— Как дела, Василий Иванович? — спросил Алексей. — Где Фролов?

— Здесь Фролов! — раздался задорный голос командира 313-го, показавшегося из-за танка. — Машина в порядке. Небольшая регулировка.

Танкисты, отряхивая руки и комбинезоны, потянулись к командиру. Соколов посмотрел на свой экипаж, на танкистов Фролова и подмигнул. И тут же почти на всех лицах появились улыбки, даже на хмуром, сосредоточенном лице Омаева.

Логунов пригласил посмотреть работу широким жестом хозяина. Блиндаж был крепким и надежным. Танкисты сдвинули к старой воронке от авиационной бомбы, наверное, не без помощи танка несколько бетонных блоков и не разбившиеся на отдельные куски части кирпичных стен водонапорной башни. Воронку подровняли лопатами, устроив квадратную яму. Сверху уложили бревна от разрушенного неподалеку дома. На пол настелили доски. Посередине на земле красовалась большая бочка с самодельной трубой, в которую Коля Бочкин уже пихал дрова.

— Задохнетесь ведь, — покачал головой Соколов.

— Нет, тут тяга хорошая под потолком, — показал Логунов отверстия в противоположных частях блиндажа. — Мы пробовали бумагу жечь. Нормально в трубу тянет. А когда она нагреется, то тяга еще лучше будет.

Начался привычный галдеж. Танкисты расспрашивали, как дела у пехотинцев, наперебой делились впечатлениями от падения с обрыва двух немецких танков. Соколов улыбнулся, когда ему как командиру в блиндаже подвинули единственный стул — старый деревянный ящик. Танкисты расселись прямо на доски вокруг Алексея. Откинув полог брезента, которым был завешан вход, вошли Бабенко с механиком-водителем второго танка. Логунов вопросительно посмотрел на командира. Соколов понял его взгляд и согласно кивнул. Сержант достал из-за пазухи приготовленную фляжку с водкой и отвинтил крышку.

— Ну что, танкисты! — заговорил он, тряхнув фляжкой. — Давайте с разрешения командира за сегодняшний день, который мы пережили. За то, что мы выстояли и отбили все атаки. И за тех, кто погиб сегодня.

Он протянул фляжку Соколову, тот взял ее и поднес к губам. Запах водки заставил немного поморщиться, но Алексей этого даже не заметил, потому что его мысли сейчас были далеко. Там, на востоке Белоруссии, в таком же вот небольшом городке, оставалась девушка. И ее больной отец, и ее одноклассники. Молодые, горячие сердца, которые не смогли смириться с присутствием врага. Совсем дети, вчерашние школьники.

Алексей сделал большой глоток, с шумом выдохнул, приложив ладонь к губам. И каждый, кому передавали фляжку, чуть задерживал ее в руке, прежде чем сделать свой глоток. Логунов, наверное, подумал о женщине, с которой они скрывали отношения из-за ее взрослого сына, боясь, что он осудит, что возьмет в нем верх юношеский эгоизм. А теперь они воюют вместе в одном экипаже, под одной броней. И вместе думают о ней. Один как о жене, второй как о матери.

Вот и Коля Бочкин принял флягу. Мельком бросил теплый взгляд на Логунова, выдохнул и сделал небольшой глоток. Семен Михайлович Бабенко похлопал парня по плечу, взял из его рук фляжку и, не задумываясь, отпил свою долю. Все у него так. Инженер-испытатель, человек, который учил «тридцатьчетверки» ездить, преодолевать препятствия, который наездил на этих, да и на других танках столько километров по полигонам и испытательным участкам, что другим и за всю жизнь столько не намотать на гусеницы. И в этом весь Бабенко. Отпил, не задумываясь.

Фляжку протянули Омаеву. Молодой чеченец не употреблял алкоголь, и все это знали. Знали и то, что он возьмет флягу, деликатно приложит к губам, чтобы не обижать других и соблюсти традицию. И у этого молодого горца есть, о чем вспомнить в эту минуту затишья между боями. Экипаж помнил любовь Руслана и молодого санинструктора Людмилы. По-доброму подшучивали, улыбались им вслед. Искренне извинялись, если чья-то шутка казалась Омаеву оскорбительной, потому что так любить, так уважать женщину мог только горец. А потом ее не стало. И парень как будто зачерствел, казалось, в нем не осталось ничего, кроме мести врагу, который нарушил мирную жизнь родного аула, отобрал первую чистую любовь.

Потом пили танкисты 313-й. Фролов пригубил, потряс фляжку и решительно завинтил крышку.

— Ребятам надо оставить для сугрева. Сменятся из охранения — порадую.

— Как завтра день сложится, командир? — после долгого задумчивого молчания спросил Логунов.