Андрей Воронин - Инкассатор. Пуля всегда права

— На подготовку даю вам год. Я готов вложить в этот проект двадцать миллионов и даже больше. Москва стоит того, — сказал Нарьянг. — Кроме финансов, в вашем распоряжении будут другие средства воздействия. У вас, конечно, своих людей нет? — спросил он чуть снисходительно. — Ну, да можете не отвечать, я и так знаю, что нет.

— Ну почему же? Человек пять найдется. Это те, которые Лома устранили… Кстати, — неожиданно спросил Юзеф, — Лом — ваша подстава?

— Своих пять человек можете в магазин устроить, грузчиками, — рассмеялся Нарьянг, проигнорировав вопрос, но оценив проницательность своего визави. — Для того, что я вам предлагаю, нужно в десять раз больше. И не москвичей, понятно. О том, что я вам предложил, должен знать в столице один человек — вы. Короче: в течение месяца люди прибудут. Много людей. Ваше дело — помочь им устроиться в городе, а лучше — где-нибудь в ближнем Подмосковье. Только так, чтобы они всей массой не светились. Контакт станете поддерживать только с их старшим и его помощником. Их зовут Швед и Ганс. Они сами на вас выйдут. Представятся и назначат встречу. Там все подробности и оговорите.

Они расстались только под утро, обсудив важнейшие стратегические детали предстоящего наступления на Москву. В то время, когда Нарьянг и Юзеф первыми в России встречали рассвет, в столице была глубокая ночь.

Новое место заключения отличалось от предыдущих, как Версаль от замка Иф. Улыбчивые, но безмолвные охранники, позволявшие разгуливать по всему дому (правда, разрешавшие выходить только во внутренний, «испанский» дворик), молодая девушка, которая, улыбаясь, но не говоря ни слова, принесла поднос с бутербродами и стаканом сока…

Костя диву давался, насколько изменились условия содержания заложников. Ни тебе бункеров, бомбоубежищ, чьих-то слишком много о себе мыслящих «шестерок», дерьмовых азиатских баранов, ни одетых в кожу и перманентную тупость охранников.

Его поместили в небольшом двухэтажном доме, окруженном яблоневым садом. Не в подвале, а на втором этаже, вид из окна которого открывался на утонувшую в прошлогодней рыжей траве речушку с переброшенным через нее узким незамысловатым мостиком. Тропинка, начинавшаяся от мостика, терялась в лесу, пронзая заросли малинника, за которым впивались в небо стройные корабельные сосны.

Ограды Костя не увидел. Равно как и охранников, кроме тех парней, что привели его сюда и сдали с рук на руки огромной незнакомой тетке, которая тут же прослезилась, погладила его по голове и без лишних слов затолкала в ванную комнату на первом этаже, велев дернуть за веревочку, когда нужно будет потереть спину или сделать еще что-нибудь подобное.

Первое, что сделал Костя, попав в ванную, запер за собой на защелку мощную, как и все в доме, дверь. Он не собирался предоставлять свою спину какой-то незнакомой бабе. До сих пор ее терла сначала мама, а потом Василиса Романовна, которую он считал едва ли не более достойной совершать такие действия над своей спиной, чем родная мать.

Костя с удовольствием обнаружил, что ванная комната представляла из себя небольшую сауну, такую, к которым он привык за последние годы. Здесь была парилка с регулируемой температурой, бассейн три на два метра, душ простой и душ шар-ко, способный при полной нагрузке или вытрясти из человека душу, или вернуть ее на место.

Гуссейн не предоставлял ему таких удобств. И теперь Костя млел, смывая с себя недельную грязь, отмокая в бассейне и чувствуя, что из заложников он превратился в желанного гостя. Только чьего? Этого парнишка не мог себе даже представить.

А в это время его мать расхаживала взад-вперед по голубому ковру, на котором были вытканы взвившиеся над океанскими волнами дельфины. Ковер устилал паркет ее директорского кабинета, расположенного в цокольном этаже крупнейшего в Москве рыбного магазина. Она сама распорядилась устроить свой «бастион управления» поодаль от остальных служб этого огромного хозяйства, которое по советским временам могло сравниться в сложности управления и по финансовому обороту с каким-нибудь знаменитым на всю страну колхозом, председатель которого был удостоен звезды Героя Соцтруда, а то и двух.

Юлия Васнецова размышляла не о том, как вместе с главным бухгалтером скрыть от налогов немалую прибыль или где подешевле заказать новые холодильники для хранения морепродуктов. Эти вопросы ее уже давно не интересовали. Налоги она платила исправно, к документации не мог подкопаться даже самый въедливый налоговый инспектор, а в холодильники и прочее оборудование было вложено столько денег, что они могли дожить до XXII века и не устареть ни морально, ни физически.

Мысли директора магазина занимало другое. В ее постели до сих пор (она была в этом уверена, поскольку приняла некоторые меры) спал человек, которого она любыми способами хотела сделать своим другом, соратником, любовником, наконец. И если последнее ей удалось вполне, то непробиваемую броню идиотической принципиальности Филатова ей пробить пока оказалось не под силу.

…Более двадцати лет назад отец Юлии Трофимовны, подполковник КГБ, был послан в одну из провинций Советского Союза, чтобы взять в разработку проколовшегося на нелегальной деятельности дипломата японского консульства. Но получилось так, что в разработку взяли его самого. В особняке, который занимал японский чиновник, чайную церемонию вела его дочь, восемнадцатилетняя Юкио, в совершенстве знавшая русский язык. Впрочем, подполковник Отрепьев и сам владел японским не хуже Акутагавы. За полчаса, в течение которых девушка совершала традиционный акт гостеприимства, подполковник не только не смог профессионально «нажать» на ее отца, но и полностью утратил чувство реальности. На следующий день он встретился с Юкио и провел с ней ночь на конспиративной квартире, не зная, что там технически подкованными японцами давно поставлена аппаратура видеонаблюдения, вмонтированная в люстру. Обнаружить шпионскую систему технические возможности местного ГБ не позволяли.

Эта ночь навсегда осталась в памяти подполковника Трофима Отрепьева. И когда через несколько дней ему передали кассету с записью, которая при просмотре способна была вызвать эрекцию даже у престарелого Андропова, он понял, что «влетел» всерьез и надолго. Точнее, до самого конца — спецслужбы никогда не оставляют в покое «засвеченных» ими сотрудников разведки противника.

Семь лет подполковник, а затем полковник Отрепьев водил за нос собственное руководство. Он так и ушел из органов — никем не раскрытый двойной агент, сдавший японской разведке не один секрет своего ведомства. И через два года, успев поцеловать новорожденного внука, упал и умер прямо на улице, прижав руку к груди. Сердце не выдержало.