Александр Тамоников - Смерть под уровнем моря

Особа постарше более-менее держалась. Ей было далеко за сорок, она осунулась, щеки ввалились. Мятое пальто висело на ней мешком. Женщина постоянно вздыхала.

У капитана создавалось ощущение, что эта компания не очень-то радовалась своему чудесному спасению. Этих людей что-то тревожило, не давало покоя.

Он, как и все, ходил поодаль, присматривался к людям. Партизаны пытались разговорить женщин. Те плакали, закрывались руками. Парни смущенно переглядывались, пожимали плечами.

— Эй, оставьте людей в покое! — заявил Сазонов. — Овчарук, распорядитесь, чтобы им дали воду, покормили и спать положили. Всех в одну пещеру. Да мне плевать, в какую именно. Вон их сколько!

Недостатка в подземных норах тут действительно не существовало. Беженцы из Элидии уснули в одной из них.

В остальном этот день ничем не отличался от предыдущих. Полковник Краус томился в заточении. Бойцы занимались своими делами.

Василий Лукич Сазонов лежал в своей пещере, перелистывал какие-то паспорта, удостоверения личности, временные немецкие пропуска. Завидев офицера контрразведки, он начал неохотно подниматься, но Вадим махнул рукой. Мол, лежите уж.

В углу пещеры на пеньке сидел Овчарук и пускал дым в потолок. Цигарка из газетной бумаги тлела с хищным шипением, словно собиралась взорваться.

— Все эти люди — сотрудники художественного музея, — сказал Сазонов. — Того, что на Весенней. Это Марининский дворец, бывшие графские владения, когда-то переданные в собственность самодержцу.

— Знаю. — Вадим кивнул. — Символ проклятого царизма и всемирное культурно-историческое наследие. До войны наши граждане в его залах могли насладиться творениями великих мастеров, приобщиться к быту властителей-узурпаторов.

— Да, примерно так. — Сазонов ухмыльнулся. — Там имелась постоянная экспозиция, часто привозились коллекции из других музеев. Перед войной открылась выставка работ, доставленных из ленинградского Русского музея. По преступному головотяпству все это досталось немцам. Оккупанты, как ни странно, дворец не разрушили, выставку не закрыли. Музей продолжал работать. Наши граждане ходили туда редко. Основными посетителями были немцы и их румынские союзники. Штат музея оккупанты сохранили. Они даже зарплату какую-то выдавали сотрудникам, представляете? Мы еще разберемся, зачем эти люди согласились работать с немцами.

— Оставьте, Василий Лукич. Вы же умный человек. — Вадим нахмурился. — Не согласись они сотрудничать, во что бы превратилось наше культурное достояние? Давайте не будем всех чесать под одну гребенку. Каждый такой случай следует рассматривать в особом порядке. Музейная работа очень сложная. Вы даже представить не можете, сколько стоит отдельно взятая работа того же Яна ван Эйка или, допустим, Роберта Компейна. Какой ущерб будет нанесен стране, если все это затеряется, пропадет, сгорит или осядет в частной коллекции.

— Я даже не могу представить, кто такие эти товарищи, перечисленные вами, — заявил Сазонов.

— Мастера ранней фламандской живописи, — ответил Вадим. — Василий Лукич, цена одной их картины, которую некоторые посчитают за мазню, эквивалентна полному оснащению и приготовлению к бою танкового полка. Искусство — страшная сила, не забывайте. Вы правильно сказали про преступное головотяпство. А ведь это может быть и злым умыслом. Что известно по этим людям?

— Они говорят, что немцы уже несколько дней вывозят ценности из музея, отправляют в порт. Последние два дня оккупанты не разрешали сотрудникам покидать музей, заставляли упаковывать предметы экспозиции. Кто-то пустил слушок, что перед отъездом немцев всех расстреляют, возможно, небезосновательный. Четверым удалось покинуть дворец и выбраться берегом к городским окраинам. Двое даже чемоданы с собой прихватили. Там они и нарвались на людей Семена. Немцы пытались их вернуть, но особого рвения не проявляли — не столь уж важные птицы. Это Шабалдин Аркадий Петрович. — Сазонов начал перелистывать бумаги. — Бессменный директор музея и хранитель коллекции. Не еврей, поэтому немцы оставили его на должности. Человеку глубоко за шестьдесят, он на этом посту с двадцатых годов. Сурков Валентин Ефремович, в армию не попал по причине искривленного позвоночника, в музее с сорок первого года. Был сторожем, водителем, грузчиком, занимался всякими подсобными работами. Принят на место некого Репнина, погибшего в ноябре сорок первого. Некрасова Юлия Владимировна, младший научный сотрудник, шестнадцатого года рождения, москвичка, незадолго до войны направлена на работу в Марининский дворец. Детей нет, не замужем, уверяет, что с немцами не сотрудничала, просто занималась своей работой. Четвертая особа — Костицкая Матильда Егоровна, сорок пять лет, уроженка Крыма, одинока, детей нет. Муж скончался в тридцать восьмом году, как она уверяет, от запущенной пневмонии. Искусствовед, старший научный сотрудник, по совместительству смотритель музея.

— Что вы собираетесь с ними делать?

— Хотел бы я знать. — Сазонов пожал плечами. — Пока ничего, пусть живут, сил набираются. Позднее будем разбираться, как вы выразились, с каждым случаем по отдельности.

Примерно через час, когда день клонился к вечеру, Вадим опять блуждал по лагерю. Горели костры, партизаны варили кашу.

Из берлоги Сазонова доносился взволнованный, дрожащий женский голос. Заинтригованный Вадим подошел поближе, стал слушать.

— Вы не понимаете, товарищ Сазонов. Они вывозят все. Этого нельзя допустить. Груженые машины каждый день отправляются в порт. Если я для вас не авторитет, то прислушайтесь к мнению Аркадия Петровича. Он не будет напрасно жаловаться! Надо что-то делать, остановить их, пока они не разграбили музей до основания.

— Юлия Владимировна, вы понимаете, чего от нас просите? — проворчал Сазонов. — Мы не можем сбросить в порт десант, остановить и развернуть все немецкие транспорты, идущие морем в Румынию. Сами говорите, что все уже разграбили.

— Нет, пока еще не все! — воскликнула женщина. — Я же пытаюсь вам объяснить!.. Нельзя позволить им сделать такое! Это шедевры мирового изобразительного искусства, всенародное достояние, золотой фонд не только российской, но и мировой живописи! Почему вы не хотите понять? Это фламандцы Антон ван Дейк, Якоб Йорданс, Пауль Рубенс, два бесценных полотна Питера Брейгеля. Итальянец Веронезе — «Завтрак Венеры», Тинторетто — «Христос перед распятием», Пармиджанино — «Дама с младенцем», Якопо Пантормо — «Портрет графини Венчини». Это все, чем гордится русская живопись: Суриков, Серов, Верещагин, Левитан, Айвазовский, Поленов, Крамской, Шишкин, Грабарь, Ге… — Она выдохлась, закашлялась.

— Чего ге? — не понял Сазонов.