Валерий Барабашов - Крестная мать - 2

— Дочка у меня там, на первом этаже, в хирургическом! — сказала, всхлипывая, ни к кому не обращаясь. — Что же они делают? И кто они такие? Что им надо?

— Чечены, кто ж еще, не видела разве? — Мужчина у ее ног сел поудобнее. — Для них разве есть что святое?

В комнате после этих слов разом заговорили, заспорили. Какая-то пухлая широкая тетка в домашнем халате — ее схватили прямо во дворе дома, поставили в колонну и погнали в больницу — кинулась обвинять:

— Вот вы, мужики, сидите здесь, нюни распустили. Вон вас сколько. Взяли бы и проучили чеченов. Отнять бы у кого автомат, да и погнать их к едрене-фене. Тут, на этаже, их, может, с десяток и наберется. А у двери — всего-то один…

На тетку зашикали:

— Цыц, дура! Услышат, они тебе покажут…

Тетка примолкла, но ее идея кое-кому пришлась по душе. Несколько нестарых еще мужчин переглянулись, потом сошлись вместе, стали о чем-то тихо говорить. За этим их и застали вошедшие в комнату боевики — четверо или пятеро. Хромой, злой как черт чеченец, которого Татьяна уже видела, тыкал в самые лица заложников автоматом:

— Ты! Ты! Ты! На выход. Заговорщики, мать вашу… Вперед!

— Да они ничего не сделали, что вы! — закричали было остальные. — За что вы их? И зачем нас всех привели сюда?

— Тихо! Мол-чать! — Хромой громыхнул прямо-таки генеральским голосом. — Не орите. Сортировка. Женщинам нельзя сидеть вместе с мужчинами, не положено.

На шум пришел Басаев.

Сказал вполне миролюбиво:

— Вам плохо? И нам тоже плохо. Но почему вы своему правительству ничего не говорите? Почему молчите? Мы не хотим больше молчать. Нас убивают, города разрушили… Вы поезжайте, посмотрите, что они сделали…

— Но мы-то при чем? — закричали женщины. — Выясняйте с теми, кто воюет. Кто солдат в Чечню послал.

— Вот и выясним, — спокойно отвечал Басаев. — Мы с мирными жителями не воюем. Захват больницы — это политическая акция. Мы вас не тронем. Сидите тихо, ждите.

Всех мужчин увели.

Татьяна шагнула к Басаеву.

— Послушайте… товарищ Басаев! У меня дочка на первом этаже, в хирургическом. Хеда ее зовут. Хеда Хуклиева. Я так долго ее искала. Позвольте мне сходить за ней. Я вас умоляю. Она больна, у нее ранена нога… Эта девочка — единственное, что у меня осталось.

Шамиль со вниманием посмотрел на Татьяну.

— Хеда, насколько я понимаю, чеченская, наша девочка? А вы — русская, так?

— Да, я русская, из Придонска. У Хеды погибли все родственники, я ее решила удочерить. Вот документы, уже многое оформлено. Я приехала за ней… Я вас прошу, товарищ Басаев! Позвольте нам уйти отсюда! Я приехала сюда с другой женщиной, она там, внизу…

— Уходить нельзя, — ровно сказал Басаев. — А девочку взять можно. Я скажу. — И, повернувшись, ушел.

Потянулись долгие, томительные часы ожидания. Татьяна давно перестала оберегать свой изящный костюм, села на пол, подогнув колени, то и дело поглядывая на маленькие часики. Пять вечера, половина девятого… За дверями их комнаты-камеры шла какая-то жизнь, совершались какие-то важные события, но они, сто с лишним человек, ничего об этом не знали. Как не знали ничего и еще сотни людей, загнанные в подвал больницы, лежащие и сидящие там на полу, на матрацах, одеялах, подушках, досках… на всем, что подвернулось под руку, что можно было прихватить с собой.

Среди заложников в подвале находилась и Хеда с Изольдой.

В больнице гремели выстрелы. Сначала боевики расстреляли всех захваченных летчиков и милиционеров. Потом убили еще пятерых заложников, чтобы власти разрешили журналистам прийти в больницу на пресс-конференцию, которую пожелал дать Шамиль Басаев.

Время тянулось медленно. Еды почти не было. Первые двое суток заложники практически ничего не ели. Бородатый охранник принес в комнату, где сидела Татьяна, коробку с печеньем — его раздали в первую очередь детям. Татьяне досталось одно печенье, она пожевала нехотя…

Татьяна принялась упрашивать бородатого охранника:

— Послушайте… Ваш начальник… Басаев… он обещал мне, что разрешит соединиться с дочерью, Хедой. Они на первом этаже, в хирургическом. Мне нужно сходить за ней, я вас умоляю!

Бородач хмыкнул:

— Ходить можно только в туалет. Или за водой. Остальное — запрещено. Мне никто никакой команды не давал. А я человек военный. Увижу Шамиля, скажу. Идите назад.

…Потом в комнате узнали, что журналисты наконец приехали, что Басаев давал интервью телевидению, что он ведет теперь переговоры с самим Черномырдиным.

Лица заложниц озарились слабой надеждой…

Затеплилась, вспыхнула с новой силой надежда и у Татьяны. Шли третьи сутки заточения. Она жила и не жила это время: спала, прислонившись спиной к стенке, вытянув ноги… какой это сон? А все остальное время думала, плакала, ловила, как и все остальные заложники, каждую крупицу новостей — плохих и хороших.

А новости были такие:

— с заложниками во всей больнице боевики обращались хорошо, «гуманно» — расстреливали только военных и милиционеров;

— кто-то из хирургического сбежал от боевиков — вроде бы две девушки-медички и мужчина в одних плавках. По ним стреляли, но не попали, им удалось добежать до недостроенного корпуса;

— переговоры с Черномырдиным идут трудно, стороны не хотят уступать друг другу. Ельцин улетел в какой-то Галифакс, поливает там чеченцев на чем свет стоит. А кому от этого легче;

— у какой-то женщины в гинекологическом отделении родилась девочка: раньше у этой женщины был выкидыш, а теперь вот родилась нормальная девочка;

— больница со всех сторон, вкруговую, окружена тройным кольцом, милицией и спецназом. Говорят, будет штурм. Министру Ерину вроде бы дана команда штурмовать Басаева вместе с заложниками, с потерями не считаться;

— Басаев приказал больницу заминировать и облить бензином. В случае штурма все они погибнут вместе с заложниками, если Черномырдин не примет условий боевиков…

Новости эти сводили женщин с ума…

В пятницу к вечеру в комнате с вывеской «Диетическое питание» появились наконец Хеда и Изольда.

Татьяна бросилась к ним, целовала девочку, плакала:

— Доченька! Милая!.. Господи, как я тут переживала! Просила их, умоляла… Тебя не ранило там еще, нет? А ты, Лиза? Как ты себя чувствуешь?

— А у нас все сумки с едой отняли, — сказала Хеда. Девочка вполне уютно чувствовала себя в объятиях Татьяны, даже попытки высвободиться не делала. — Я вот только большую шоколадку себе взяла. — И она оттопырила карман больничного халата, показала серебристую плитку.

— Ешь, ешь! У меня еще одна есть! — счастливо смеялась Татьяна. — Доченька! Смотри, как исхудала за эти дни. Круги под глазами. Доченька! Садись вот сюда, на кофту. Я уже тут обжила уголок. Ничего-ничего, как-нибудь разместимся и втроем, попросим вот тетю, она немножко подвинется. Садись и ты, Лиза. Садись, дорогая моя!