Сергей Майдуков - Смертельный капкан

Конца, который уже не за горами…

Не в силах больше сохранять неподвижность, Туманов опять вскочил и заметался в своем холодном, но невероятно душном склепе. Когда надоело топтаться, он попытался развлекать себя чтением надписей на стенах. Преобладали, разумеется, маты, имена и даты, но, к своему немалому удивлению, Туманов обнаружил среди этого словесного мусора и вполне приличные стихи, гласившие:

Если больно, как будто нанизан на спицу,

Это значит — есть сердце.

Если бьется оно и трепещет, как птица,

Значит, в клетке есть дверца.

Если так, то однажды я вырвусь на волю,

Чтоб вовсю развернуться,

Чтоб увидеть вокруг необъятное поле…

И обратно вернуться.

Рядом было размещено еще одно четверостишие, принадлежавшее «перу» того же неизвестного поэта, но Туманов прочитать не успел. Загремели засовы, заскрежетали замки, завизжали дверные петли: в карцер впустили нового обитателя.

Князь.

«Вот и все, — сказал себе Туманов. — Вот и все. Вот и все. Вот и…»

— Мир в хату, — произнес Князь, опускаясь на корточки и вытягивая кисти расслабленных рук перед собой, словно собираясь справить большую нужду.

На приветствие можно было ответить по-разному. Например: «Ногам ходу, голове приходу». Или: «Часок в радость, чифир в сладость». Но Туманов ограничился тем, что просто поздоровался:

— Привет.

Сказать человеку, брошенному в камеру, «добрый день» или «добрый вечер» было бы оскорблением. Впрочем, Туманов был убежден, что Князь попал сюда по собственной воле. Не зря ведь Толик Соболев придумал фокус с карцером. Туманов подвох раскусил, но это не имело значения. В любом случае, он здесь. А рядом, в каком-то шаге от него, находится убийца, наверняка принесший с собой оружие. Отдохнет немного, сунет «перо» под ребра и постучит в дверь, чтобы выпустили.

— Что зыришь? — усмехнулся Князь. — Думаешь, резать тебя буду?

— Думаю, — ответил Туманов с вызовом и устроился на косой тумбе.

Это была самая удобная позиция для того, чтобы дать нападающему отпор.

— Правильно думаешь, — спокойно сказал Князь. — Просили меня тебя кончить. Знаешь, почему ты до сих пор живой?

— Нет, — ответил Туманов.

— Тот человечек, которому ты мешаешь, отменил заказ, пока ты в общей хате сидел. Покумекал и решил: сперва суда дождаться надо.

— Зачем?

Князь поднял взгляд:

— Не просекаешь? Все просто. Приговор вынесен, ты не отпирался.

— Я так просто не сдамся, — заявил Туманов, покрепче упираясь ступнями в пол.

— Если сдохнешь, то апелляции не будет, а приговор останется. Дело закрыто, ни висяков, ни косяков. Врубился?

— Все равно не сдамся, — повторил Туманов упрямо. — Давай, попробуй.

Князь беззлобно рассмеялся и сплюнул:

— Опять геройствуешь? Да успокойся ты. Стал бы я сам руки марать. Зачем мне «мокруху» на себя вешать? Вот, гляди.

Он выпрямился во весь рост, вывернул карманы, расстегнул мастерку. Оружия при нем действительно вроде как не было. Зато за резинкой трусов притаилась плоская бутылка водки.

— Я с тобой мировую пришел выпить, — признался Князь, свинчивая крышку. — Через час меня уведут, а ты жди другого. Вот он-то тебя и порешит, если я расклад правильно понимаю.

Исколотая синим рука протянула бутылку Туманову. Он взял, но к горлу подносить не спешил.

— Кто я для тебя такой, чтобы ханку со мной распивать?

Князь засмеялся, кивая круглой плешивой головой.

— Вопрос сформулирован правильно, поэтому отвечу. Ты мне никто, фраерок. Но есть в тебе что-то такое… — Он пошевелил пальцами. — Шамана укоротил, на цырлы не встал. Мужик. А с мужиком не западло выпить. Давай. Я к тебе со всей уважухой.

Туманов поднес бутылочное горлышко к носу. Пахло, вне всякого сомнения, водкой. Был Туманов уверен и в том, что колпачок, снятый вором, был целым, до того как его скрутили.

Пока он решал, принимать угощение, или нет, Князь достал две конфеты, одну протянул сокамернику.

— Не менжуйся, профессор. Чистая водяра. И даже не паленая.

Туманов запрокинул стеклянную фляжку и пил до тех пор, пока хватило дыхания. Потом отдал водку, уставился слезящимися глазами на конфету и стал сдирать с нее обертку. Пока он закусывал, Князь легко, не напрягаясь, опустошил бутылку и сунул ее на прежнее место. Карамельку разворачивать не стал, тоже спрятал. Весело посмотрел на Туманова:

— Что, захорошело тебе, сучок?

Во взгляде его читалось превосходство. Он сделал лоха .

Туманов посмотрел на конфетную обертку. Пальцы, которыми он ее сжимал, ничего не чувствовали. И ног у Туманова как будто не осталось. И туловища. Только голова: непомерно большая, горячая, гудящая.

Посмеиваясь, Князь ударил в дверь четыре раза с длинной паузой в конце. Туманов съехал по наклонному сиденью на пол, упал на колени, растянулся лицом вниз. Дышать было нечем. Перед глазами плясали сверкающие феи размером с мошек. Они пели Туманову колыбельную из далекого детства.

Пусть поют. Только бы серенький волчок не пришел. Как страшно…

Дверь открылась, Князь вышел, Туманов остался один.

Совсем.

Навсегда.

Утренние пробежки — испытание воли, решимости, настойчивости. Начинают бегать многие. Продолжают достаточно долго — единицы. Находится множество причин, чтобы разрешить себе пропустить денек-другой, неделю, а потом и вовсе забыть о принятом решении. Дело в том, что в человеке нет одного постоянного «я», контролирующего его поведение. Таких «я» — сотни, они постоянно сменяют друг друга. Вот и получается, что сегодня ты даешь слово отказаться от сладкого, а завтра наминаешь пирожные. Один принимает решение, а другой ничего об этом не знает и знать не хочет.

За свою жизнь Лида Уварова давала себе столько разных обещаний, что и половины уже не помнила. Худела, бросала пить кофе, начинала вести целомудренный образ жизни, прекращала врать на каждом шагу. И что, многого она добилась? Курить, допустим, перестала, однако алкоголем увлекаться продолжала. Злоупотребляла сладким. Имела любовных связей больше, чем допускали приличия.

И вот, похоже, пришло время остановить выбор на одном-единственном мужчине (ну пусть не совсем единственном) и начать жить по-новому. Прекрасно. Уварова была готова к такому повороту событий. Несколько месяцев назад она затеяла утренние пробежки, приобрела отличные шорты и кроссовки, оставлять которые без применения было жалко. Собирая вещи для временного переселения к Андрею, Уварова нашла спортивную экипировку и прихватила с собой.

Удели ей Андрей минувшим вечером чуть больше времени, сил и внимания, она бы, скорее всего, мирно спала утром. Но накануне он был настолько озабочен и подавлен, что стало просто неразумно требовать от него слишком многого. Вот почему Уварова проснулась, полная энергии и задора. Их нужно было куда-то девать. Она натянула шорты, кроссовки и отправилась на улицу.