Сергей Майдуков - Смертельный капкан

— Эй! Эй?

Туманов снова встряхнул друга и чуть не уронил на пол. Безвольно раскинувшееся на кресле тело стало сползать вниз; понадобилось немало усилий для того, чтобы заставить его сидеть ровно. Справившись с этой задачей, Туманов развернул Никольникова лицом к себе.

Тишина в доме сделалась такой пронзительной, что жужжание сонной мухи под газетой на окне казалось просто оглушительным. Туманов переступил с ноги на ногу, и шорох собственных подошв заставил его вздрогнуть.

Никольников был мертв. В молодости он гордился своим сходством с Сергеем Есениным, вот и сейчас его вид воскресил в памяти посмертные снимки поэта. Седой кудрявый чубчик на одутловатом, страдальчески искаженном лице смотрелся глупо и кощунственно. В углу обиженно выпяченных губ выступила капля, похожая на раздавленную смородину. Один глаз был крепко зажмурен, а второй с упреком поглядывал на Туманова из-под приоткрытого века. Руки бессильно свисали, почти касаясь пола, колени были широко расставлены, но в позе Никольникова не ощущалось расслабленности. Задравшаяся футболка обнажила волосатый выпуклый живот с потеками крови. А из груди покойника торчал деревянный черенок кухонного ножа с круглыми блестящими заклепками. Точно таким же пользовался Туманов, когда разделывал дома мясо.

— Юра… Юрка… Да что же это такое…

Рука непроизвольно потянулась к рукоятке ножа, обхватила ее, дернула. Не нужно было этого делать. Плотно засевшее лезвие не вышло из тела, а увлекло его за собой. Едва не задев Туманова, Никольников завалился вперед, а потом и вовсе грохнулся лицом вниз.

Невозможно было представить себе звука страшнее. Подпрыгнув, Туманов попятился, но усилием воли запретил себе сбежать. Нужно было срочно вызвать полицию. Или «скорую помощь»? А вдруг Юрка жив?

Туманов поспешно перевернул грузное тело на спину и снова потянул нож. На этот раз особых усилий не потребовалось. Лезвие, больше не зажатое между ребрами, вышло легко, как из сырой глины, и с очень похожим звуком. Оттуда, где оно торчало, выплеснулся бурунчик крови, тут же растекшейся по полу.

Боясь запачкать туфли, Туманов поспешно отступил. По макушке словно провели невидимой рукой: это волосы медленно вздыбились, подчиняясь все усиливающемуся ужасу. Повернув голову в направлении лестничного проема, Туманов увидел, что в доме он находится не один.

Освещенный примерно до середины груди, подобно танкисту, высунувшемуся из люка, там стоял крупный человек в пиджаке на голое тело. Он смотрел прямо в глаза Туманову. А его правая рука осторожно ползла в карман пиджака.

Описание всего произошедшего пришлось повторить на третьем по счету допросе, состоявшемся в здании следственного изолятора. Разумеется, без всяких душещипательных подробностей и упоминаний сходства Никольникова с Есениным.

Допрос проходил в комнате со столом, привинченным к полу возле лавки, которая тоже не сдвигалась с места и была слишком низкой, чтобы сидящий мог чувствовать себя комфортно. Сидя за столом, Туманов ощущал себя школьником, вызванным в директорский кабинет. Это угнетало, как, впрочем, все, что успело случиться, начиная с того рокового вечера, когда был убит бедняга Никольников.

Что касается следователя, то для него принесли нормальный стул, на котором он смотрелся вполне внушительно и официально. Это был совсем еще молодой человек с великоватым для его сложения лицом, заканчивающимся острым подбородком. В свои двадцать с небольшим он еще не успел полысеть, но было ясно, что это всего лишь вопрос времени, причем, достаточно скорого. Выпуклые голубые глаза следователя были прикрыты плоскими прямоугольными очками без оправы, что придавало им задорный блеск. Фамилия его была Перепелицын. Общаясь с Тумановым, он позволял себе легкие ироничные улыбки, которые лишь обозначались, не задерживаясь на губах дольше, чем разрешала профессиональная этика. Было в нем что-то от Моны Лизы — если обрезать ей волосы, снабдить очками и переодеть в мужской костюм с галстуком.

— Итак, — проговорил он ровным тоном, — вы утверждаете, что проникли в жилище покойного через дверь, которая была не заперта.

— Не проникал я, — раздраженно поправил Туманов. — Просто вошел.

— Давайте не будем зацикливаться на мелочах, Вадим Петрович. Давайте будем говорить по существу.

— Я и пытаюсь говорить по существу, а вы меня сбиваете.

— Ну-ну. — Перепелицын растянул и сжал тонкие губы. — Излагайте вашу версию, я слушаю.

— Что значит «версию»? — Туманов заерзал, положил руки на стол и снова убрал их на колени.

Странная изнуряющая тоска охватила его, сдавив сердце, как будто он вошел в ледяную воду по грудь. Во время допросов всегда получалось так, что, несмотря на попытки оправдываться и защищаться, Туманов увязал в словесной паутине все глубже и глубже. Он чувствовал это, понимал, видел по торжествующим искоркам, мелькающим в очках напротив.

— Версия — это допущение, — охотно пояснил Перепелицын. — А нам с вами предстоит установить истину, Вадим Петрович.

И снова это проклятое чувство погружения в бездну.

— Вы мне не верите? — спросил Туманов.

— Моя работа состоит не в том, чтобы верить или не верить. Я оперирую фактами, только фактами.

— Разве то, что Юр… что Никольников вызвал меня к себе на дачу, не является фактом?

Перепелицын, сдерживая улыбку, отрицательно качнул головой.

— Его телефон на месте преступления не обнаружен, — сказал он.

— Так посмотрите в моем, — быстро предложил Туманов. — Его изъяли при аресте…

— При задержании, Вадим Петрович.

— Есть разница?

— И большая, — подтвердил Перепелицын, слегка наклонив голову. — Мы обязаны соблюдать все юридические формальности, в противном случае…

— Проверьте мой мобильник, — перебил Туманов. — Найдите СМС Никольникова, посмотрите время получения. Думаю, многие вопросы сразу отпадут.

Стекляшки очков весело блеснули:

— Где же я возьму ваш мобильник?

— Как где? Говорю же, его изъяли. Вместе с деньгами, ключами, банковскими картами…

— Вы что-то путаете, Вадим Петрович. Я сверился с описью, когда вы упомянули это странное сообщение. Никакого телефона там не значится.

— Этого не может быть!

— Не может быть только того, чего нет. А в данном случае… — Улыбчиво шевеля губами, Перепелицын широко развел руками. — Опись, заверенная сотрудниками оперативного розыска, является фактом. Ваши слова — это всего лишь слова. Не имеющие документального подтверждения.

«Нет, я не тону, — мрачно подумал Туманов. — Меня топят. Умышленно, умело, цинично усмехаясь. Здесь — этот молодой очкарик, не скрывающий своих намерений. В камере — уголовники, требующие, чтобы я подписал признательные показания. Что происходит? Кому я мешаю, кому перешел дорогу? Неужели Юрку убили специально для того, чтобы осудить меня? Нет, не может быть, тут что-то другое. Но что? Что?»