Александр Тамоников - Архив смертников

Солдаты разбрелись по землянкам. Алексей потащился к крайней, ее замшелый накат выделялся неподалеку от подножия холма. С одной стороны завалился полупустой дровяник, с другой — землянку подпирал перекошенный сарай. У входа валялись заросшие грязью доски, ржавые ведра, в одном еще поблескивала вода, покрытая зеленью. Земляные ступени уперлись в скособоченную, срубленную из горбыля дверь. Конструкция рассохлась, не входила в створ. Внутри прибежище героических партизан выглядело еще плачевнее. Труба в потолке — буржуйка под ней фактически развалилась. Стены осыпались, а вот нары, сбитые из досок, стояли, как стальные. От мешковины несло гнильцой, но капитану было плевать. Он свернулся в позе зародыша, пристроил автомат между колен. Холод пока не ощущался, и он спешил уснуть, пока не замерз. В соседних землянках шумели солдаты. Ругался сержант Васюков, очень кстати обнаруживший нехватку медикаментов и перевязочных материалов, стучали ведра, лилась тухлая дождевая вода. Кто-то ворчал: ты еще портки свои дырявые сними — в баню, блин, пришел. «Они не дырявые, они заштопанные», — отшучивался боец. Сон пришел, как всегда, без оповещения…

Кошмарные сны давно превратились в элемент бытия. Черный «ворон» под окном, «каркает» двигатель, три демона в черном поднимаются на крыльцо. Уводят бледного отца — заместителя председателя минусинского райисполкома. Остальных не трогают, но дом перерывают основательно, ищут доказательства связи отца с врагами трудового народа. У матери отнимаются ноги, плачет младшая сестренка Лиза. Происходит невероятное: неделю спустя раздается стук в дверь, и на пороге возникает отец. Простуженный, сломленный, измученный побоями и непрерывными ночными допросами. Связи с троцкистами не выявлены, органы перестарались. В 37-м они действительно перестарались, кампания репрессий, получившая в народе название «ежовщина», обернулась против своих же создателей. Слишком рьяно взялись истреблять население собственной страны. Недолгое счастье в доме. Как просто сделать счастливым советского человека: отбери что-нибудь важное, а потом верни, как было. Но вернуться на рабочее место отец уже не смог, и жизнь покатилась под откос. Болели отбитые почки, харкал кровью. Замкнулся в себе, потом переселился в больницу, где и скончался через три месяца…

Черный «ворон», увозящий отца, сменили лучи прожекторов в ночном небе, хлопки зениток. Отблески света вырывают из темноты купол Исакия, затянутый маскировочными сетками. Пронзительный рев пикирующего «мессера», вспыхнувшая крыша пятиэтажки, на которую устремляются женщины с ведрами и баграми. Катается по крыше, крича от боли, загоревшаяся Лиза — младшая сестренка. Перед самой войной переехали в Ленинград — матери предложили работу на оборонном заводе. Да там и остались — в списки на эвакуацию не попали, жили, как могли, вносили свой вклад в общее дело… Он карабкается, задыхаясь, на эту проклятую крышу, где всё в дыму (совпала краткая командировка в героический город), в ужасе падает на колени перед обгорелым тельцем Лизы, которой едва стукнуло семнадцать… Бьется в истерике мать, безжалостный сердечный приступ — и ее, завернутую в старые одеяла, отвозят на окраину в район деревни Пискаревки, где в огромной братской могиле хоронят ленинградцев… Смеющееся лицо младшего сержанта Риты Пономаревой, вот она бежит к нему через поле, усыпанное ромашками, расстегивает на бегу гимнастерку, русые волосы переливаются на солнце. Он чувствует ее запах, знает, как пахнет каждый кусочек ее тела. Бомба падает рядом с зенитной батареей — орудие всмятку, разлетаются мешки с песком. Гибнет весь расчет — все четыре молодые девушки. Он снова на коленях, гладит каждый кусочек ее тела — слишком много их, этих кусочков, и все еще собрать надо, чтобы похоронить…

Очнулся Алексей на рассвете от какой-то безотчетной паники. Серая хмарь просачивалась сквозь дверную щель. Холод впитался в организм. Он сполз с нар, стуча зубами, вскочил, чтобы резкими упражнениями изгнать стужу и, ударившись головой о низкий потолок, выругался сквозь зубы. Время без нескольких минут пять, пора в путь. Еще не рассвело, но сизая полумгла уже витала. В девять утра нужно быть в расположении, пока не объявили дезертиром.

Лагерь просыпался, неподалеку бубнили люди, позвякивали ведра, оставшиеся в «наследство» от партизан. Затрещали ветки кустарника, кого-то выплюнули — по нужде человек ходил. Споткнулся, сдавленно выругался:

— Oh, Scheisse…

Словно водой из ведра окатили! Алексей застыл, не веря своим ушам. Что это было? Хрустели ветки под ногами, человек удалялся. Потом остановился, стало тихо. Руки онемели, но это не помешало подтянуть к себе автомат, ощутить гладкий перегиб приклада. Он перенес центр тяжести, сделал осторожный шаг к двери, опустился на корточки, чтобы лучше видеть. Вот уж точно дерьмо… В поле зрения возник напряженный профиль лейтенанта Аннушкина. Человек изменился, он был совсем не такой, как вчера. Лицо обострилось, стало мордой хищника, выперли скулы — такое ощущение, будто молодой офицер войск НКВД СССР собрался обернуться в волка. Ноздри раздувались, глаза шныряли. Он прислушивался, стоял, положив руку на кобуру — и, казалось, смотрел прямо в глаза капитану «Смерша»! Рука рефлекторно потянулась к затвору автомата. Нет, не мог его видеть лейтенант Аннушкин, или как там его. Тот поколебался, хотел направиться к землянке, но передумал, плавно развернулся и отправился к своим. Видно, не пришла еще пора раскрывать карты…

Обливаясь потом, Алексей попятился, перевел дыхание. Немцы? Ну, не станет советский офицер ругаться по-немецки. Споткнулся и невольно выдал себя. Аннушкин — точно немец, сотрудник абвера, остальные, скорее всего, нет. Не так уж сложно по речи и манере отличить русских людей. И Маргелов — русский. Больше того — не врал про Волховский фронт, про то, что случилось с его подразделением. Это было давно, год назад, сколько воды утекло, сколько народа переметнулось к немцам — кто по трусости, чтобы выжить, кто из ненависти к коммунистам и неприятия Советской власти…

Мысли худо-бедно выстраивались. Под Калачаном работала школа абвера, ковала кадры для заброски в советский тыл. Будучи офицером контрразведки, Алексей располагал этой информацией, правда, без подробностей. Раньше для немцев это был глубокий тыл, теперь — передний край. Но школу могли и не закрыть. И неизвестно еще, удастся ли Красной Армии прорваться в Калачан. У немцев тоже работает фантазия. Диверсионная группа под видом раненых. Кто докажет, что все не так? Не разматывать же с них окровавленные бинты? Очевидно, сами и разнесли тот склад, переоделись. А машина реально сломалась, другой под боком не оказалось, и на дороге ничего не встретили, кроме «сломавшегося» капитана контрразведки. Решили не размениваться, очевидно, имели задание важнее, чем жизнь какого-то офицера «Смерша». А с ним идти — еще лучше. В случае опасности прикроет, доведет, куда следует, а там можно и в расход… Куда они идут — в Ложок, где расположен штаб дивизии, непростительно оторванный от основных частей? Готовится крупная диверсия, убийство или похищение высокопоставленных советских военных? Можно не сомневаться, что с документами у них все в порядке. Секретные подразделения абвера — та еще «кузница советских военных и хозяйственных кадров»…