Сергей Коротков - Снег над барханами

Агинбек сейчас двигался именно туда, чтобы навязать шайтану свои условия боя. Он высмотрел подходяще место, чтобы очередная зыбь оказалась между ним и недалеким аулом, убрал одну веху, этим самым сняв опознавательный знак ловушки, а сам принялся за дело. Срезал ножом одну четвертую часть вехи, приложил его к оставшейся крест-накрест, обмотал веревкой. Затем порылся в бауле, висящем на боку ишака, снял чалму и напялил ее на верхушку крестообразного сооружения. Снял с себя верхний халат, оставшись в легком чапане, и вскоре соорудил пугало, вместо лица которого была натянута противопесочная повязка. Оставшаяся не при делах старая «ли-энфилд» аккуратно приладилась на боку чучела. Аксакал отсчитал двадцать шагов от границы зыби на запад и воткнул изделие в грунт, надавил, погружая основание вглубь, пока полы халата не коснулись соляной корки. Отошел, осмотрел творение, вернулся, кое-что поправил, потирая бороду и крякая от удовольствия.

Затем шикнул на ишака, отчего тот шуганулся в сторону и мелкой рысцой убрался восвояси. Агинбек соорудил факел внушительных размеров, использовав снятый с мертвого диверсанта комбинезон, который он хотел применить в своем походном хозяйстве. Хоть и для правого дела, но с сожалением, надо сказать, и печалью ему пришлось разорвать такую добротную вещь.

Огляделся, прислушался. Со стороны аула долетали звуки выстрелов, немецкий говор, и эхом разнесся по округе взрыв гранаты. Мираб глубоко вздохнул и зажег факел…

— Шайзе! Аллес шлехт… О, майн гот! — Мютц, потирая раненую ногу и встряхивая головой, продолжавшей гудеть после контузии, бесновался и изливал ругань не только на подчиненных, но и на проклятый аул, чертовых врагов в количестве всего одного изможденного русского офицера-силовика и одного местного мстителя.

Он никак не мог выработать тактику, к тому же еще и не имея даже стратегии по поимке и уничтожению прилипшего банным листом гадкого, едкого противника. Все его усилия сводились лишь к тому, чтобы попытаться ухватить хитроумного врага за пятки, бегая за ним по всему селению. Ни предугадать его действия, ни элементарно попасть в цель командир диверсантов СС не мог. По сути, это были вездесущие партизаны на своей территории, на своих условиях и с твердой решимостью не отступать и не сдаваться, а попросту вырубить под корень противника, явившегося с неба в глубокий и мирный тыл Советов. Уничтожить его, Мютца, и всю его команду! И им уже не только стало удаваться это, им, судя по всему, начало нравиться играть в войнушку. Чего же говорить о тех бравых русских, стоявших насмерть там, на фронте?! Эта многонациональная сплоченная армия во все времена доказывала свою непоколебимость и решимость в битвах за отчизну. И даже здесь, в пустынной, убогой, забытой Аллахом местности им нужно было драться изо всех сил, стоять до последнего, идти напролом и бить, бить врага, чем ни попадя: родным штыком, трофейным стволом, рвать голыми руками и зубами.

Нет, эту страну не победить! Нельзя одолеть народ, если он веками держится за свою землю, умирает и вновь возрождается из пепла, чтобы снова погибать и снова побеждать, но держаться за родные пенаты, за каждую пядь земли. Нельзя победить сильного духом и плотью русского человека на его же земле, да еще и в самой глубине огромной страны.

Мютц восседал на перевернутой бочке с отставленной в сторону раненой ногой, которую усердно бинтовал медик отряда, ежеминутно утиравший с грязного лица пот. При свете печальной луны офицер СС выглядел сейчас пиратом Сильвером из известного приключенческого романа, иллюстрации которого юный Мютц любил разглядывать долгими прохладными вечерами в родном Зальцбурге. Он стоически переносил боль, причиняемую старательным военврачом, но не мог терпеть душевные раны, наносимые ему парой местных защитников. И он уже не хотел идти дальше, выполнять этапы операции, а только лишь найти и убить этих злостных вредителей. Умертвить эту тлю любым из известных способов. Выжечь подчистую их и весь этот проклятый безлюдный аул.

— Что ты возишься, Липке? Быстрее заканчивай, я больше не намерен тут торчать в ожидании очередного выпада русской швали. Все, хватит!

— Я почти закончил, герр капитан. Секунду.

— Каковы наши потери, Липке? Что с ранеными?

Медик, завязывая узелки бинта, снизу вверх грустно посмотрел на командира:

— Восемнадцать бойцов выбыло из строя. Погибли. Учитывая дозор Вайса. Еще четверо раненых, не включая вас. Майер с переломом лодыжки, Йозеф с осколочным ноги и изрядно покусан термитами, состояние его…

— Проклятье! Почти два десятка убитых… Это… Это ни в какие рамки не лезет. Позор! — Мютц схватился за голову, снял кепку, отбросил ее в сторону.

— Герр капитан, прошу прощения, но погибло восемнадцать. И не стоит списывать раненых в безвозвра…

— Закрой рот, Липке! Не тебе судить о том, кто может, кто не может воевать дальше. Какие, к черту, раненые?! Они трупы. Без пяти минут трупы. Вы все трупы, как показывает сегодняшний день. Здоровые и сильные солдаты не могут справиться с двумя противниками, а что говорить о четверых болезненных и покалеченных дистрофиках? Какие из них бойцы?!

— Но ведь и вы, герр капитан, тоже получили контузию и ранения, и не стоит… — виновато проблеял медик, устало поднимаясь с колен.

— Я?! Да я сдохну, но мой труп будет продолжать воевать, рвать этих русских. Как-то же они, будучи полумертвыми, умудряются сопротивляться нам, продолжают сражаться и даже побеждать. Этот чекист был у нас вот здесь, — Мютц сжал кулак и потряс им в воздухе. — Вот здесь он уже был, проклятый русский! Без сил, раненый, без оружия. Но нет! Упустили, дали ему возможность уйти, захватить трофеи, убивать снова и снова наших солдат. И ты сейчас мне поешь про наших покусанных и покалеченных людей? Да нет их больше, нет, и никто из нас не выберется из этой мышеловки, из этой адской пустыни! Ты слышишь меня, Липке?

— Д-да… — растерянно ответил военврач. — Я, пожалуй, пойду к своим подопечным, они там… Они еще живы.

Мютц снова остался в одиночестве, со своей неуемной яростью, изъедавшей душу опытного офицера-штурмовика. И тут недалеко грохнул очередной взрыв, раздалась автоматная очередь, заголосил, судя по немецкой речи, один из диверсантов. При этом завизжал, как резаный поросенок.

— Еще минус один! — зло сплюнул гауптштурмфюрер СС, схватил «МП-40» и стал искать взглядом отброшенную кепку.

— Макс, осторожней! Он там может оказаться не один, этот русский, — шепнул напарнику рослый солдат с пулеметом, единственный оставшийся в диверсионной группе тяжеловооруженный боец.

— Не дрейфь, Август, они не могут быть там вдвоем, — ответил другой солдат, с автоматом на боку и с огромным ранцем за спиной, вглядывающийся в темень пустыни. — Слышишь, один из них бродит по подземным ходам аула? Значит, второй в одиночестве остался. Вон он, идиот, и шляется с факелом на окраине селения. Видимо, заблудился или пытается отойти и скрыться.