Эрик Амблер - Грязная история

На этом бы мне и остановиться, но Гутар с таким интересом слушал, что меня понесло.

— Солдатская служба у меня в крови, — небрежно бросил я и для пущей убедительности привел одну из отцовских аксиом: — «Если человек вышел на плац с надраенным ружьем, нечего спрашивать, вымыл ли он задницу».

Это объяснить было потруднее, но в конце концов мне это удалось: «Прежде всего делай самое главное». Разумеется, Гутар не знал, что я всего-навсего цитирую своего отца, и думал, что я выражаю собственные мысли.

— И где вы служили? — поинтересовался он.

Мне бы держать ухо востро, но я витал в облаках.

— В Ливии, в Западной пустыне.

— В Восьмой армии?

— Мы дошли до самого Триполи.

Отчасти это было правдой. Я действительно служил в Восьмой армии гражданским переводчиком военного интендантства, закупавшего в Каире провизию. Если мои старания помешать проклятым египетским стервятникам черного рынка продавать гнилье офицерам ее королевского величества нельзя назвать службой в Восьмой армии, то слова вообще лишены смысла. Меня дважды лично благодарил унтер-офицер. Но ничего такого не приходило на память во время разговора с Гутаром. Боюсь, я вообще ни о чем не думал, а лишь парил на крыльях мечты.

— В каком звании?

— Лейтенантом.

— А род войск?

— Разведка. Я ведь говорю по-арабски.

— Ах да, конечно!

— Правда, за все время ни разу не выстрелил.

— Неужели?

— Да. А вот в меня стреляли.

Гутар усмехнулся:

— Были ранены?

— Ни царапинки! — Я тоже оскалил зубы. — Если не считать сломанной лодыжки.

— Ну да? Как это вы умудрились?

— Как-то раз мы ходили в разведочный рейд далеко в пустыню. Один из летчиков люфтваффе заметил нас и пытался расстрелять. Я решил малость посидеть под джипом, пока не закончится представление, но поторопился и не лучшим образом спрыгнул.

В такого рода разговорах принято выказывать сдержанность и уметь вовремя остановиться: вы должны как бы намекнуть собеседнику, что не сомневаетесь в его способности поведать не менее захватывающую историю.

Гутар засмеялся, как я и ожидал. На самом деле я просто слышал, как в 1941 году эту историю рассказывал в кофейне Гелиополиса один капрал, стрелок из нортумберлендского полка.

После этого вещал в основном Гутар. Мне оставалось только время от времени вставлять подходящие замечания, дабы выразить, как я восхищен его решительностью и отвагой. Это было нетрудно. Может, у меня и не много военного опыта, но кое-что об армейской службе и о солдатах мне известно. Я умею точно определить, когда человек несет околесицу или врет. Так вот: Гутар говорил правду. Часть историй, которые он мне рассказал, — в частности, о том, что он сделал с алжирскими пленными, — вызвали бы у меня тошноту, не выпей я столько джина. А так я даже похохатывал. Правда, в основном потому, что боялся не смеяться. Я уже как-то упоминал, что с самого начала боялся Гутара. Иначе не стал бы притворяться. Вот почему весь этот мой треп был непростительно глупой ошибкой.

К несчастью, я убедил его, будто рассказывал о себе чистую правду. А имея дело с таким типом, как Гутар, нельзя было совершить более опасного промаха.

И окончательно укрепила его веру в мое славное армейское прошлое очередная неосмотрительная цитата из отцовских премудростей.

Француз продолжал делиться со мной воспоминаниями об индокитайской кампании и о каких-то немцах, бывших нацистах, с которыми свел знакомство в Иностранном легионе в правление Дьен-Бьен Фу, а потом и вовсе сдружился.

— Немцы — отличные солдаты, — сказал Гутар, — настоящие профи, если вы понимаете, что я имею в виду. — Он искоса поглядел на меня. — Впрочем, вы ведь не были профессионалом, верно?

— Нет, но я понимаю, что это значит.

Гутар резко повернулся ко мне:

— Ну да? Так что же это, по-вашему?

Француз застиг меня врасплох, и я не сразу нашелся с ответом. Но, вдруг вспомнив одно высказывание отца, несколько сбившее меня с толку, я подумал, что оно может смутить и Гутара.

— «Самое главное — это добраться до цели, а не погибнуть во время атаки, как какой-нибудь дурак-герой», — изрек я.

Некоторое время он пристально смотрел на меня, потом с улыбкой кивнул.

— Да, — объявил бывший сержант, — в этом и заключается профессиональный подход к делу.

Он нагнулся и перелил остатки своего джина в мой стакан.

Через два дня мы подошли к Джибути.

С берега дул сильный ветер, и «Вольвертему» пришлось идти вдоль мола, а потом ждать, пока для него подготовят ремонтный док.

На борт поднялись представители французской иммиграционной службы и таможенники, оформили все документы и проставили нам транзитные визы на время стоянки в порту. Предполагалось, что пока мы будем жить на судне, но так не могло продолжаться долго. По прикидкам старшего механика, ремонт не мог занять меньше недели, и все это время дренажные насосы и остальные механизмы должны быть выключены. Следовательно, после начала ремонта нам предстояло перекочевать на берег.

Это вполне устраивало экипаж судна, поскольку морякам продолжали платить жалованье, а все их расходы на жилье и питание оплачивались за счет судовладельца. Однако нас с Гутаром это вовсе не обрадовало.

У нас состоялись отнюдь не легкие переговоры с капитаном Ван-Бунненом.

Он взял с нас деньги, пообещав доставить в Лоренсу-Маркиш и на время рейса обеспечить каютой и столом, но сделал это неофициально. Подписанные нами бумаги о приеме на службу избавляли капитана от лишних формальностей в переговорах с администрацией Порт-Саида, Суэца и других портов. Владельцы судна не подозревали о нашем существовании и, безусловно, не должны были узнать. По сути дела, мы стали личными гостями капитана и, по логике вещей, должны были ими оставаться во время вынужденной остановки.

Во всяком случае, мы пытались втолковать это Ван-Буннену. Однако капитан не склонен был рассматривать ситуацию с логической точки зрения, твердил, будто задержка произошла по воле Бога и он не может нести за нее ответственность, а коли так, то не отвечает и за сопряженные с ней неудобства.

На сей раз Гутар вел себя крайне сдержанно и любезно. Мы были не в том положении, чтобы позволить себе резкость. Ван-Буннен был капитаном корабля, а по документам мы считались членами его экипажа. Вздумай мы обратиться к местным властям и открыть все как есть, капитана ждала бы масса неприятных вопросов, но ведь и нам это не сулило ничего хорошего. Если Ван-Буннен заявит, что мы проникли на судно нелегально, без его ведома, да еще предложит послать телеграфный запрос в Афины, мы, чего доброго, проведем остаток своих дней в тюрьме Джибути.

В то же время капитан был очень заинтересован в том, чтобы у него не возникло никаких трений с местными властями. У владельцев судна и без того хватало неприятностей с «Вольвертемом», и Ван-Буннен, добавив к ним новые, никак не мог бы рассчитывать на снисхождение.