Максим Шахов - Боец особого назначения

– Да нет. Вроде правой руки у Архипова, конечно, Логинов. А Волочкова там главная куда пошлют – протокол составить, бумаги в порядок привести и все такое…

– То есть она не в курсе оперативной информации?

– Нет, Миша! Но дело в том, что она не так давно развелась и уже успела спутаться с Логиновым!

– Это точно?

– Конечно! Он у нее даже успел переночевать на Рублевском шоссе!

– Так, это уже горячее… Так ты Волочкова своего зарядил? Объяснил ему, что требуется?

– Объяснил… – вздохнул Смирницкий.

– Что, выкобенивался?

– Не то слово… Как заладил: что угодно, только не это. Дочка, говорит, для него святое, не хочет, чтобы она знала, в каком говне ее отец плавает, тем более в наших грязных игрищах участвовала…

– Гляди, какой чистюля! – хмыкнул Миша. – Забыл, сколько за его назначение в Белый дом «бакинских» отмаксали?

– Я ему напомнил, – кивнул Смирницкий, потянувшись к стакану с апельсиновым соком. – И об этом, и кое о чем другом… И объяснил, что если он не подпишет дочку барабанить нам о ходе следствия, то она о нем узнает такое, что здороваться перестанет…

– Что, Андрей, показал ему свою заветную папочку с компроматом? – ухмыльнулся Миша, пока Смирницкий пил сок.

– Да не то чтобы показал, а так – приоткрыл… – ответил тот, промокнув салфеткой губы.

– И что?

– Да что? Наш папашка принципиальный сразу сник. Сгорбился, галстучек распустил, водички полграфина за раз махнул…

– Да ты прямо Достоевский непризнанный… Только ты мне по теме, Андрей, давай: подписался Смирницкий или стреляться поехал?

– А куда он денется, на хрен, с подводной лодки? Конечно, подписался… Я в аэропорт – на самолет в Брюссель, а он на Рублевку поехал, дочку в агенты вербовать.

– Ну и? Что она успела набарабанить?

– Так я же только вчера поздно вечером из Брюсселя, Миша, – развел руками Смирницкий. – Как проснулся, сразу сюда, к тебе…

– Так, – быстро проговорил Миша, взглянув на часы. – Тогда звони ему!

– Ты хочешь, чтобы он прямо по телефону?..

– Да нет, конечно! Звони, пусть он прямо сейчас едет сюда! Как раз до начала работы успеет отчитаться…

После расстрела колонны для Кости Евсеева началась новая жизнь. Жизнь пленника, жизнь раба. Его продавали и покупали. И гноили в ямах. Салага Вася спас Костю, подменив документы, но сам выдержал недолго. Когда его изнасиловали обкуренные гоблины-чеченцы, Вася вскрыл себе вены.

– Отомстите за меня, пожалуйста, товарищ прапорщик! – сказал он перед смертью. – А я больше не могу…

– Хорошо, салага. Отомщу…

И снова над трупом Васи Костя Евсеев сжал пальцами зуб. И поклялся, что выдержит все и исполнит обещание. И снова его продавали и покупали злобные чеченцы. И снова были «волчьи ямы», пытки и издевательства…

Все, с кем Костя попал в плен, давно умерли. И только он держался. Он бы давно сорвался, но каждый раз, когда ему хотелось броситься на какого-нибудь «чеха» и перегрызть ему глотку, Костя вспоминал своего командира. И Васю. И данные им обещания…

Сперва Костя тщательно запоминал имена «чехов», которым следовало отомстить. Каждый вечер, словно молитву, он твердил перед сном: «Джамбулат Талхазов, Увайс Хумандов, Лом-Али Астамиров…» Список все разрастался, пока…

Пока Костя Евсеев не начал понимать, что все эти Джамбулаты, Увайсы, Турпал-Али и Дауды – никто. Обычные дикари, гоблины с мозгами божьей коровки, простое быдло, которое в своих целях используют совсем другие люди…

Одним из этих других был Самвел Матевосян. Он был вовсе не чеченец, а армянин. И на волосатой груди у него висел крестик. То есть по всем канонам ислама он был никто – червь, свинья, которую каждый правоверный мусульманин просто обязан был убить, растоптать и принести в жертву Аллаху…

Но оказалось, что нормы ислама писаны не для всех. Они писаны для Увайсов, Турпал-Али и Даудов. Для дикарей, которых использовали в своих целях большие люди.

С одним из таких людей и приезжал в лагерь Самвел Матевосян. Два огромных джипа вкатили на территорию лагеря. И подлетели к домику начальника охраны.

Первым вышел человек в черном – один из приближенных Масхадова. За ним показался Самвел – в камуфляжной куртке поверх цветастой рубахи. Рубаха и куртка были расстегнуты на груди, и золотой православный крест с бриллиантами сверкал в черных курчавых волосах…

Это было неслыханное кощунство и оскорбление Аллаха. Но Самвелу на это было наплевать. Он был пьян и весел. И имел в виду и Аллаха, и религиозные чувства его приверженцев.

И его спутник тоже был пьян, хотя и это было оскорблением ислама. Выскочивший Хункар-паша почтительно наклонился к его руке, потом так же почтительно приложился к руке неверного – Самвела Матевосяна.

Дальше большие люди прошли в домик начальника лагеря, а он побежал к Лечи Хайхароеву. Лечи до войны работал завклубом в райцентре. Он закончил Институт культуры и в сравнении с остальными чеченцами был чуть ли не профессором.

Ни перерезать глотки, ни толком стрелять из автомата Лечи Хайхароев не умел. И с началом войны был обречен на прозябание. Но потом ему повезло. Когда в девяносто шестом генерал Лебедь подписал Хасавюртовские соглашения, о Лечи вспомнил один из родственников. И Лечи бросили «на культуру».

Тут-то и взошла его звезда. В сгоревшем районном клубе Хайхароев вел сразу несколько кружков – театральный, народного творчества и танцевальный. И вот, в ознаменование захвата боевиками Грозного, Лечи додумался устроить инсценировку. А чтобы все выглядело натурально, попросил у своего высокопоставленного родственника несколько военнопленных для исполнения ролей российских солдат.

Тот удивился, но солдат велел выделить. И приехал на генеральную репетицию. И уже по ходу действия ему – не Лечи, а родственнику – пришла в голову мысль:

– Стоп! Все хорошо, Лечи, только этих русских свиней нужно будет убить по-настоящему! Чтоб все выглядело натурально!

– Но… – выпучил глаза Лечи. – А если… придется ставить еще раз? Я же с ними рете-пе-тировал…

– Отретепетируешь с другими! – хлопнул Хайхароева по плечу родственник. – Этих свиней у нас навалом! Зато на такой спектакль не стыдно будет позвать самого президента! Так что готовься!

И Лечи Хайхароев стал готовиться. И в день годовщины захвата Грозного спектакль состоялся. Но не на площади Джохара Дудаева в Грозном, как рассчитывал Лечи, а в президентском дворце. Вернее – в его внутреннем дворе.

Зрителей было мало, но это была верхушка Чечни. И, несмотря на каноны ислама, почти все были пьяны. Поэтому, когда в спектакле наступила кровавая развязка, зрители разразились восторженными воплями:

– Аллах акбар!