Александр Тамоников - Прерванный полет «Боинга-737»

Растеряв всю свою солидность и достоинство, Джамхад бросился чуть ли не на колени, преграждая путь «Хаммеру», в котором отъезжал Карл Лонгман.

— Возьми меня! — кричал он по-английски. — Возьми меня!

Вокруг творился ад кромешный. Повсюду валялись трупы, стонали раненые, гремели выстрелы и свистели пули. Джамхад совсем потерял голову. Он сохранял некое подобие самообладания лишь до тех пор, пока его не обдало кровавой слизью, выплеснувшейся из расколовшегося черепа Ардана. Полевой командир как раз собирался отдать какой-то приказ, когда в него попали из пулемета. Что именно он намеревался предпринять в такой катастрофической ситуации, мулла Джамхад так и не узнал, да и не хотел знать. Все, чего он хотел, так это попасть внутрь американского джипа, потому что видел в нем единственную возможность спасти свою шкуру.

Пытаясь объехать муллу, водитель сдал немного назад, не обращая внимания на то, что проехал колесом по телу раненного в ногу Алима, проломив тому грудную клетку. Вопль, вырвавшийся из глотки боевика, был страшен, но не страшнее всех прочих предсмертных воплей и проклятий, звучащих на поле боя. В сущности, Джамхад его даже не услышал. В голове его надрывался один-единственный голос, принадлежащий ему самому.

Жить! Жить! Жить! Любой ценой! На любых условиях!

— Возьмите меня! — умолял Джамхад, цепляясь за решетку радиатора, дышащего жаром в его лицо. — Вы не имеете права бросать меня здесь!

— Остановить? — спросил водитель, снова давая задний ход.

Капот заслонял собой фигуру афганца, но на виду оставались его ноги, волочащиеся по пыли за автомобилем.

— Вперед! — рявкнул Лонгман, настолько бледный, словно потерял в этом бою всю кровь, хотя до сих пор удача хранила его и он не получил ни царапины.

Водитель переключил сцепление. Взревев, мощный вездеход рванулся вперед. Джамхада, цеплявшегося за радиатор, приподняло над землей. Верхняя часть туловища отклонилась назад, тогда как колени упирались в землю. Его выгнуло назад, он взвизгнул от боли и опрокинулся лицом вверх, разжав пальцы. Позвонки в области поясницы хрустнули почти так же громко, как хрустели камешки, попадающие под туго накачанные скаты «Хаммера».

Потом Джамхад увидел над собой темную массу надвигающегося на него автомобиля и зажмурился. Его обдало едким запахом бензина, какая-то выступающая деталь ободрала кожу на лбу, она же зацепилась за его одежду и потащила за «Хаммером». Стараясь удержаться, Джамхад уперся руками в землю, и заднее колесо проехалось по его пятерне, кости которой треснули сразу в нескольких местах.

Он взвыл, открыл глаза и увидел над собой небо. Аллах оттуда не смотрел на него, так что нужно было спасаться самостоятельно. Опершись на неповрежденную руку, Джамхад сделал попытку встать и чуть не потерял сознание. В глазах потемнело от боли в позвоночнике. А когда Джамхад перевернулся на живот, решив, что сумеет подняться на четвереньки, он обнаружил, что ноги ему не повинуются.

Лежа на земле, он смотрел то вслед двум удаляющимся «Хаммерам», то в сторону бегущих к нему русских и плакал от злости и отчаяния. Когда истребители его отряда находились всего в двадцати или тридцати шагах, он впился зубами в кисть непокалеченной руки, словно лиса, попавшая в капкан и решившая отгрызть себе лапу. На самом деле Джамхад просто глушил рыдания, рвущиеся из его груди. Он проиграл, проиграл все вчистую, включая жизнь.

Карл Лонгман даже не оглянулся на своего ближайшего соратника. Мулла Джамхад и его дальнейшая судьба абсолютно не волновали американца. Плевать ему было и на перебитых талибов, и на освобожденных заложников, и даже на свою карьеру в Центральном разведывательном управлении США. Вопрос жизни и смерти — вот что занимало все его мысли без остатка.

Когда начался обстрел, он приказал четверым охранникам не ввязываться в бой, а залечь под «Хаммерами» и применять оружие лишь в случае непосредственной опасности. Свой маленький отряд необходимо было сберечь, потому что в одиночку вырваться из окружения Лонгман не надеялся.

Забравшись вместе с остальными в укрытие, он внимательно следил за сражением, дивясь тому, что ни одна граната, ни одна пулеметная очередь ни разу не ударили по столь заметной цели, которую представляли собой стоящие бок о бок автомобили. Но вскоре стало ясно, что причиной тому вовсе не длань Господня, распростертая над ним. Просто его решили взять в плен. Именно его, а не исполнительных, но туповатых охранников, которые мало что знали о готовящейся операции. Русским нужен был сам Карл Лонгман, обладающий массой важнейшей информации.

В том, что лагерь атакуют именно русские, сомнений не было. Во-первых, теракт был направлен против них и переговоры велись с заместителем главы Администрации президента РФ. Во-вторых, никто, кроме россиян, не отважился бы на столь рискованный штурм превосходящих сил противника. Ну, и, в‑третьих, несколько раз до ушей Лонгмана донеслись обрывки фраз, выкрикиваемых нападающими. Среди них преобладали непечатные, что окончательно проясняло ситуацию. Это была не имитация. Бойню в ущелье устроили действительно русские.

От мысли, что он попадет к ним в руки, американцу захотелось выть волком. Он знал, как работают с захваченными агентами спецслужбы, и не строил иллюзий насчет того, что допросы будут проходить чинно-мирно, с соблюдением всех необходимых процедур и формальностей. Нет, все будет иначе. Карла Лонгмана поместят в одиночную камеру, где на него начнут помаленьку воздействовать ультразвуковыми волнами и распыляемыми газами. К тому же в пищу и питье ему станут подмешивать какие-нибудь психотропные вещества, лишающие человека воли. Когда его приведут наконец на допрос, он будет пускать слюни изо рта, заискивающе заглядывать следователю в глаза и выкладывать все известные ему секреты. Но в покое его не оставят. Будут и побои, освежающие память, и изощренные пытки, и не менее изощренные унижения. Через пару месяцев от Лонгмана останется лишь его тень, трясущаяся, запуганная, забитая. Он уже никогда не будет прежним, да его и не выпустят из фээсбэшных застенков. Когда он станет бесполезен, ему организуют сердечный приступ, или он сам не придумает ничего лучшего, чем сплести из обрывков простыни веревку и удавиться.

Уж лучше сразу пуля в лоб! Хотя и погибать на месте Карлу Лонгману тоже не хотелось.

Со всех сторон падали или уже лежали боевики, очереди секли землю и дробили камни, выстрелы обороняющихся становились все реже, а голоса атакующих — все громче. Кольцо сужалось. Но оно было не такое уж плотное, это кольцо. Оценив обстановку, американец решил, что прорываться следует на восток.