Андрей Воронин - Слепой. Танковая атака

– Взрывчатку в доме учителя нашли? – сказал Самарцев. – Нашли. Гвозди нашли? Нашли. Как минимум, половина из того, что он написал, подтверждена вещественными доказательствами. Это прямые улики, майор. И не мне тебя учить, что они означают. А если в стволе этого его танка обнаружатся следы порохового нагара…

– А если не обнаружатся? – перебил Лузгин.

– Тогда следствие придет к выводу, что их тщательно удалили, – вставил мрачную реплику в их разговор капитан Зернов.

– То-то и оно-то, – вздохнул участковый. – Вот я и говорю: чего время зря теряете?

Стоявшие на крыльце люди зашевелились, начали пятиться; из открытых дверей, как паста из тюбика, стала задом наперед выдавливаться толпа, над головами которой возник, приближаясь, надтреснутый тенорок отца Дмитрия, речитативом читающего заупокойную молитву. Батюшка не замедлил последовать за своим голосом – умолкнув, вышел из дома, перекрестился, спустился с крыльца и стал в сторонке, лицом к двери, размеренно помахивая дымящимся кадилом.

Четверо мужиков, теснясь и пригибаясь в дверном проеме, вынесли гроб. Дождь неожиданно стих, словно затем, чтобы покойнику не пришлось проделать последний путь в преждевременно закрытом гробу. Шурша сапогами по мокрой траве и расплескивая мелкие лужи, мужики вынесли гроб на улицу и, поднатужившись, не шибко изящно, но сравнительно аккуратно водрузили на корму поджидающего за воротами «тигра», прямо поверх жалюзи моторного отсека. Они еще некоторое время возились там, брякая какими-то железками и приглушенно матерясь – видимо, принимали меры к тому, чтобы во время движения гроб с покойником не соскользнул с плохо приспособленной для перевозки таких грузов металлической поверхности в грязь.

Наконец, приготовления завершились. Тракторист в выходном пиджаке, при галстуке и в измазанных глиной кирзовых сапогах неуклюже забрался в люк механика-водителя. Отец Дмитрий занял место во главе траурной процессии, ему в затылок пристроился здоровенный седой дядька – церковный староста с деревянным кладбищенским крестом. Двигатель старого харьковского бульдозера завелся с оглушительным треском, затарахтел, гроб заволокло сизым дымом дизельного выхлопа. Староста вскинул крест на плечо, как кремневое ружье, и украшенный свежесрубленными еловыми лапами танк осторожно тронулся с места, увозя своего хозяина в недалекий последний путь – за околицу, на дремлющее под лоскутным покрывалом опавшей листвы в тени березовой рощи крохотное деревенское кладбище.

– Ты знаешь, а в этом что-то есть, – глядя ему вслед, сказал капитан Самарцев. – Даже немножечко завидно.

Зернов удивленно покосился на напарника, в котором вдруг, не ко времени и не к месту, проснулась чувствительность, но промолчал. Толпа начала расходиться. На кладбище отправились далеко не все: покойник был человек пришлый, посторонний, поминки ожидались скромные, без пьянки заполночь и порванных баянов, а раз так, то и месить ногами грязь до кладбища и обратно не было никакого резона.

– Так ты проследи, майор, чтоб танк обратно пригнали, – сказал Зернов, придержав за рукав двинувшегося вслед за траурной процессией участкового.

Лузгин молча кивнул и, шлепая сапогами по грязи, отправился догонять колонну. Издалека, особенно если слегка прищурить глаза и не вдаваться в подробности, похоронная процессия напоминала отступающие остатки разбитой, почти поголовно уничтоженной в тяжелых боях войсковой части. Зернову подумалось, что в некотором смысле так оно и есть: вот эта деревня, к примеру, как и тысячи других, уже который десяток лет выходила и все никак не могла выйти из окружения, неся катастрофические потери в живой силе и технике. Так что «тигр» покойного Ерошкина, что бы ни думала по этому поводу мадам Звонарева, смотрелся здесь едва ли не более уместно, чем ее серебристая «Волга».

Выкурив по сигарете, оперативники вернулись в дом, где три или четыре пожилые женщины в черных платках, тихо переговариваясь и позвякивая посудой, накрывали поминальный стол. Не зная, куда себя девать и к чему приспособить, офицеры снова вышли на крыльцо. Опять начался дождь, на улице было сыро, зябко и неуютно, а в доме – неловко. В воздухе стоял аммиачный запах размокшего куриного помета; к плюсам ситуации можно было отнести разве что исчезновение ворон, которые куда-то откочевали – возможно, в сторону кладбища, вслед за похоронной процессией.

– Поминки – это надолго, – заметил Самарцев. – По ходу, придется ночевать. Блин, до чего же неудачно!

– Неудачно – не то слово, – мрачно возразил Зернов. – Правильное слово: тупо. У нас в России покойников испокон веков на третий день хоронят. Кем надо быть, чтобы этого не знать? А мы, как гестапо: у людей поминки, а нам обыск подавай. Эх, начальнички!

– Надоела мне эта Москва, – вдруг ни к селу, ни к городу признался Самарцев. – Ну ведь все же не как у людей! Из пробки на работу, с работы в пробку, все остервенелые, как цепные псы, и впереди никакого просвета. Непонятно, за каким хреном меня на свет родили – в пробках торчать?

– Родили – тебя не спросили, – через не хочу закуривая новую сигарету, буркнул Зернов. – Чего ты разнылся? Собирай вещички и вали к госпоже Звонаревой под крылышко. Для таких, как ты, даже специальное слово придумали: дауншифтеры. Те, которые от цивилизации на природу бегут.

– Даже слово нерусское, – с отвращением заметил Самарцев.

Одна из женщин, выйдя на крыльцо, поманила их в дом и вручила каждому рюмку водки и тарелочку с какой-то закуской. Рюмки были старые, мутноватые, с коричневым ободком вокруг донышка, и тарелки тоже казались не до конца отмытыми, хотя и было понятно, что это не так. Тарелка, что досталась Зернову, вдобавок оказалась треснувшей, и в трещину, как водится, набилась не удаляемая никакими мочалками и моющими средствами темно-коричневая грязь. Зернов торопливо выпил – не в охотку, а для дезинфекции организма, – и принялся вяло, не чувствуя вкуса, закусывать, между делом приглядываясь к обстановке.

Жил отставной подполковник Ерошкин, по всему видать, небогато, но чистенько. На виду ничего криминального не наблюдалось, и капитан с тоской подумал о том, что им действительно придется заночевать в этой деревне, чтобы с утра приступить к заведомо безрезультатному обыску. Участковый Лузгин, конечно же, был прав на все сто: предсмертное послание учителя Лялькина представляло собой полнейший бред. Улики ему, вероятнее всего, подбросили, а его самого повесили, чтобы поменьше болтал о том, чего сам толком не знает. Ерошкин, вполне возможно, тоже погиб не случайно, но кого это интересует? Услужливо подсунутая гипотетическим убийцей версия полностью устраивает высокое начальство, а это автоматически возводит ее в ранг непреложной истины. В самом деле, кому охота ковыряться палочкой в дерьме, да и зачем, если разобраться, это нужно? Чтобы найти и покарать настоящего преступника? Я вас умоляю! И абсолютно не важно, найдут они с Самарцевым здесь что-нибудь или не найдут; обидно только, что искать все равно придется.