Сергей Соболев - Пленных не брать

Прапорщику было от силы лет тридцать, но голос у него был дребезжащий, как у древнего старца.

— Видали? — Майор поднял указательный палец вверх. — А у меня, Толян, тоже двое детей, а при них жена. А ты говоришь, «Сникерсы»… Так что нечего меня глазом сверлить! Запомните, писаки: не я, так другой! Да и дураком надо быть, чтобы не оттяпать от каравая свою горбушку! Нынче война на дворе, самое время для бизнеса…

Он протянул руку, один из дембелей вложил в его ладонь бутылку водки. Майор, расплескивая жидкость, разлил водку по стаканам.

— Давай, Толян, пропустим по стольнику. Эх, волчара, разбередил ты мне своими разговорами душу… А я вам, между прочим, не всякая там сволочь, а русский офицер, и на все это окружающее блядство мне самому смотреть тошно.

На протяжении всего полета самолет немилосердно болтало, такое впечатление, что пилоты так же основательно набрались. А тут еще пьяный прапор вдруг раздухарился, возомнил себя Дон Жуаном и принялся приставать к Вике. Толян положил ему на плечо свою тяжелую ладонь, рывком развернул к себе и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот на глазах побледнел как полотно и тут же поспешил принести свои извинения.

— Да я что? Так, ради шутки только… Если что надо, сделаю все в лучшем виде… В лепешку расшибусь, а сделаю! Так что я натурально извиняюсь и беру все слова и действия обратно…

Вика посмотрела на его виноватое лицо, рассмеялась, махнув на него рукой, что, мол, с такого возьмешь.

Вскоре они приземлились в аэропорту Северный. Из военгородка пригнали команду молодых солдат, подогнали парочку каров, и сразу же началась выгрузка.

Майор Свиридов настолько проникся любовью к Толяну Авдееву, что отдал распоряжение своим дембелям помочь журналистам перенести их объемистые баулы в военгородок 205-й бригады. Служивые пытались оспорить приказ, но интендант «выписал» им по увесистой затрещине и пообещал задержать на оставшееся время службы в Грозном. Разжиревшие на тыловых харчах дембеля взвалили на горб сумки и так резво понеслись в сторону казарм, что репортеры едва за ними поспевали.

Авдеев первым делом отправился в штабной модуль договориться о ночевке. Их определили в новенький, пахнущий лаком и краской сборный щитовой домик, предназначенный для офицерского жилья. Ехать в Грозный им было не с руки, в шесть вечера жизнь на улицах разрушенного почти до основания города замирала до утра. Федералы не высовывали нос за пределы блокпостов и охраняемых объектов, а местная милиция либо занималась мародерством, либо разбредалась, как тараканы, по всем щелям. Так что решено было ехать в город утром, тем более что они прибыли в Чечню даже с опережением графика.

Стоило им занять единственную свободную комнату, как Авдеев тут же исчез, прихватив с собой две литровые бутылки «Кремлевской» и блок «Мальборо». Вике удалось договориться насчет душа. Приведя себя в порядок, Вика отправилась в соседний домик, где неделями проживали матери пропавших без вести либо плененных солдат и офицеров, и проговорила с ними до полуночи. Потом вернулась к себе, разобрала постель и, перед тем как лечь, приняла сильнодействующее снотворное.

Толян вернулся на рассвете. Судя по его неуклюжим действиям, он был пьян в лоскуты. На окнах висели плотные шторы, поэтому в номере было темно, хоть глаз выколи. Толян пошарил рукой по стене в надежде отыскать настенный выключатель, но ему это не удалось. Свалил пару стульев, затем наткнулся на угол стола: «Уй, блин, больно». В довершение ко всем своим бедам он потерял ориентацию в пространстве и свалился в проход между двумя койками.

— Вика…

Не дождавшись ответа, Толян обиженно всхлипнул.

— Спишь, ведьма? Ну-ну…

Вике следовало бы встать с постели и помочь напарнику перебраться на законное койкоместо, но у нее в этот момент не было сил даже пальцем пошевелить.

Ощущения, которые она сейчас испытывала, трудно было объяснить словами и еще труднее найти им рациональное объяснение. Всю ночь ее попеременно бросало то в жар, то в холод, пока к утру наконец она не впала в странное состояние оцепенения. Подобное испытывает очутившийся на операционном столе человек, когда на него уже начинает действовать наркоз. Вроде бы видишь себя и окружающих со стороны и даже отчетливо осознаешь, что с тобой происходит, но все члены парализованы, язык одеревенел, так что ни слова сказать, ни пальцем пошевелить.

Виктории Строгановой это ощущение было хорошо знакомо. В Ичкерии ей доводилось часто бывать, исключение составил лишь нынешний год, когда из-за Толяна они воздерживались от поездок в Грозный. И каждый раз, стоило ей приехать в Чечню, в первый же день она испытывала приступы этой странной болезни. Хотя какая же это болезнь? Просто душа на время покидает тело, не хочет оставаться с человеком в этом проклятом месте.

Иногда адаптация к суровой реальности чеченской войны занимала у Вики всего несколько часов, а бывало и так, что двое или трое суток оказывались словно вырванными из ее жизни.

Добро пожаловать в Чечню! В этот богом и людьми проклятый край.

Толян долго ворочался, стараясь поудобнее вытянуться на жестком полу. Наконец устроился, прокашлял горло, набрал побольше воздуха в легкие и затянул песню:

— «На позззицию де-евушка прровожала бойца-а»…

Вокальные данные у него будь здоров, иной оперный певец позавидует. Но всему, как говорится, свое время и место. Столь ранний утренний концерт пришелся соседям не по вкусу, и кто-то из них принялся колотить в хлипкую стену.

— Эй ты, Шаляпин! Заткнись, твою мать!!

— Да пошли вы все…

Высказав свое отношение к окружающим, Толян повернулся на бок и подложил под голову кулак. Вскоре в «номере» раздавался его богатырский храп. Вика сквозь стенку услышала, как заскрипела пружинами кровать в соседней комнате, и реплику, произнесенную простуженным мужским голосом: «Уж лучше бы он дальше пел». Но в стенку больше не стучали, и Вика незаметно для себя провалилась в глубокий сон.

— Девочка моя… Вика, ты никак заболела?

Вика проснулась от прикосновения прохладной ладони к ее пылающим щекам. У нее подскочила температура, но в целом она чувствовала себя гораздо лучше, чем ночью. Ее отчаянно клонило в сон, снотворное все еще продолжало действовать. Она знала, что пройдет еще два-три часа и ее физическое состояние окончательно придет в норму. Но сейчас все тело словно одеревенело, реакции были заторможены, распухший язык едва ворочался во рту.

Толян Авдеев был полностью экипирован в дорогу, даже успел побриться. Лысый череп напоминал отполированный бильярдный шар. На его широкоскулом лице не сохранилось никаких следов ночной гулянки. Правило у них было железное: можешь пить — пей сколько влезет, но на работе это сказываться не должно. Это правило распространялось исключительно на Толяна, потому что Вика к алкоголю была абсолютно равнодушна, изредка позволяя себе бокал шампанского или другого легкого напитка.