Андрей Воронин - Слепой. Операция «Атлантический циклон»

Итак, убоявшись жесткой реакции городских ментов на ликвидацию охранников, Витим пристально изучил окружение Гунсуня. Бандит остановился на знакомом булочника, с которым Шан подружился семьями уже в первые дни своего пребывания в городе. Рассудил он просто. Китаец — не двое русских парней, а исчезновение человека — не убийство, поэтому риск ответной реакции городских правоохранителей минимальный.

Китайца взяли без проблем. Он привык спокойно ходить по улицам в любое время суток и оставил без внимания затормозившую рядом с ним машину. Китайца доставили в заранее облюбованное бандитами местечко и для начала слегка потоптали ногами. Теперь можно было допрашивать.

— О чем ты разговариваешь с Гунсунем? — начал Витим с безобидного вопроса.

— О многом. О жизни в России, наших детях, русской погоде. Но чаще всего о Китае.

— Насрать мне на твой Китай. Меня интересует, кто работает на Гунсуня?

Вопрос китайца слегка удивил. Вряд ли он знал многим больше, чем сообщалось в местных СМИ. Зачем было его хватать, бить? Тут какая-то ошибка.

— На Гунсуня работает много людей. Одни пекут хлеб, другие развозят его по магазинам, третьи занимаются управлением.

— Ты мне не пудри мозги! Я тебя про других людей спрашиваю, которые охраняют твоего дружка.

— Я о них очень мало знаю, только то, что почти все они русские.

— Врешь, урод! Вы кучу времени базарили с Гунсунем, он должен был хоть раз проговориться.

— О чем?

— Это ты мне должен сказать. А если память у тебя хреновая, мы ее сейчас освежим. Давайте, пацаны.

Братва действовала традиционно, по старинке. С китайца содрали одежду, уложили на живот и прижали к спине раскаленный утюг. Бедняга заорал от чудовищной боли. Витим склонился над ним:

— Ну как, начинаешь вспоминать?

— Я ничего не знаю, вы меня напрасно мучаете. У нас с Шаном совсем другие разговоры.

— А ты подумай. Время у нас есть, электричество тоже. Даю тебе маленький шанс избавиться от мучений.

Но все мысли китайца вытеснил животный страх. Он с ужасом смотрел на человека, держащего утюг, и вздрагивал при его малейшем движении. Витиму надоело молчание пленника и он подал знак. Вновь по комнате разнесся запах горелой плоти и отчаянный вопль китайца.

— Ори сколько влезет, здесь никто не придет тебе на помощь. Лучше вспоминай, целее будешь.

И китаец вдруг вспомнил. Возможно, пытки на самом деле обостряют ум и память. Да, Шан однажды проговорился. Потом он сильно пожалел об этом, но тогда ему надо было с кем-то поделиться своими проблемами. И сказано-то было совсем ничего, вскользь, о неких соотечественниках, прикрывающих бизнес Гунсуня силовыми методами.

Пленнику отчаянно не хотелось выдавать своего друга, и он решил придумать другую версию, но для этого требовалось время, а Витим, утомленный очередной паузой, зло бросил своему костолому:

— Давай!

— Я, кажется, вспомнил! — тут же воскликнул китаец.

— Погоди, — остановил Витим человека с утюгом и повернулся к пленнику. — Давай, выкладывай.

— Как-то Шан мне сказал о людях, приехавших из Китая. Этим людям поручалась любая грязная работа, которая могла понадобиться Гунсуню.

— Кто они такие, где живут? — напористо спросил Витим.

— Я не знаю. Шан потом сильно жалел даже о тех нескольких фразах, которые у него вырвались. Просто в тот момент ему очень хотелось выговориться.

— Вот сейчас я тебе верю. Осталось решить единственный вопрос: что мне выгоднее, живой китаец со следами пыток или мертвый китаец, тело которого никто не найдет?

— Я буду молчать, как рыба! — заверил пленник.

— А куда ты денешься? Если проболтаешься Гунсуню, он перестанет с тобой дружить. Это в лучшем случае. А в худшем к тебе явятся те самые люди, о которых ты мне рассказал. И одним китайцем в нашем городе станет меньше. Тебе нравится такой расклад?

— Мне он совсем не нравится, я буду молчать, — повторил пленник.

— Ты знаешь, я почему-то тебе верю. Я бы с удовольствием сделал булочнику пакость, лишив его хорошего друга, но живой ты мне выгоднее. Если те самые люди, приехавшие из Китая, умеют шурупить своими бестолковками, твое исчезновение их насторожит. А это будет очень хреново. Пацаны, развяжите его.

Когда Гунсунь решил отказаться от собственного хлеба, он затеял строительство маленькой пекарни. Нанял рабочих, отвел место в углу своего участка, чтобы строение не особо бросалось в глаза. У него как раз появилось немного свободного времени. Заводы работали под чутким руководством управляющих, а большинство организационных вопросов решал Янлин. Поэтому, едва пекарня заработала, Гунсунь с удовольствием занялся любимым делом. Он пек хлеб, который раздавал близким ему людям. В этот список, разумеется, попало и семейство Янлиней. Ю, помня сумбурный разговор с Шаном, с пониманием отнесся к его затее, а вот Лариса сильно удивилась:

— Зачем нам хлеб твоего хозяина, когда такой же печется на его заводах?

— Как ты не понимаешь, тут приложена рука мастера, а на заводах обычное массовое производство.

— Продукт которого мне очень нравится, — возражала Лариса.

Она уже подсела на содержащуюся в хлебе отраву, и Янлину пришлось действовать насильственными методами. Он категорически запретил жене покупать хлеб. Эта была первая в их семье размолвка, и Ю постарался компенсировать жене утрату любимого хлеба щедрыми подарками и заботой. Любовь к мужу оказалась сильнее. Потерпев около недели, женщина переключилась на изделия Шана.

С ними они пошли к родителям Ларисы на день рождения тещи. Ей исполнялось сорок три года, хотя по виду этого нельзя было сказать. Теща выглядела изумительно. Ее гладкая кожа и стройная фигурка заставили бы позавидовать многих двадцатилетних. Супруга тещи можно было принять за ее отца, если бы не разные национальности. Глядя на него, Янлин тихо шепнул жене:

— Удивительно, как ты при таком отце умудрилась стать красивее матери?

— Папа в молодости был очень даже ничего. Его состарило злоупотребление выпивкой, — ответила Лариса.

Янлины преподнесли имениннице изящную китайскую вазу, а Лариса нарезала принесенный хлеб.

— Зачем, дочка, у нас есть свой! — удивилась мать.

— Этот лучше.

— Но тот, что у нас, выпекают на заводе твоего мужа.

— Во-первых, не моего мужа, а Гунсуня, во-вторых, хлеб, который мы принесли, сделал лично Шаном. Теперь вы будете есть только его.

— Не знаю, дочка, мы уже привыкли к нашему.

— О чем спор? — вмешался отец Ларисы.

— Я хочу, чтобы вы ели хлеб, сделанный собственноручно Гунсунем.

— Наверное, для нас это большая честь, — усмехнулся мужчина. — Только я не вижу особой разницы. Могу вообще обойтись без хлеба, лишь бы на столе стояла она.