Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора

Он тихо прижался лопатками к стене у двери, ведущей из кухни в прихожую, хорошо понимая при этом, что в игре против профессионального киллера шансов у него, безоружного и далеко не молодого генерала, практически нет. Хоть ты выйди на свет и рвани на груди рубаху: стреляй, гад! Но это опять стилистика давно минувших дней. Как в песне из того самого культового фильма: от героев былых времен не осталось порой имен…

Потому и не осталось, что слишком часто рвали на себе рубахи. Ведь смысл этого жеста прост: вот он, крест на груди, стреляй, если рука поднимется! А креста-то и нет. А если и есть, это мало кого останавливает – раньше не останавливало, а теперь и подавно.

Незадача!

Несколько секунд в квартире царила напряженная тишина, нарушаемая только журчанием воды, струящейся в унитаз из неисправного смывного бачка – чего там, государство не обеднеет! Потом в прихожей что-то негромко стукнуло, и до боли знакомый голос негромко позвал:

– Товарищ генерал! Федор Филиппович! Или как вас там нынче – аббат Фариа, Эдмон Дантес… короче, узник замка Иф! Давайте, выходите из сумрака, в прятки нам с вами играть некогда…

«С воскресением тебя, Глеб Петрович, – ощущая непривычную слабость в коленях от прихлынувшего чувства неимоверного облегчения, подумал генерал Потапчук. – С которым же это по счету – сам-то сосчитаешь, нет ли? Но – с воскресением…»

И, оттолкнувшись от стены, переступил порог кухни.

Николай Аркадьевич Полосухин – бывший сотрудник правоохранительных органов, а ныне частный детектив, находящийся на далеко не лучшем счету у начальства ввиду застарелой, хронической игромании, – с усилием оторвал, буквально отодрал свою левую щеку от асфальта. Асфальт на автомобильной парковке перед подпольным казино «Тройка, Семерка, Туз», с виду казавшийся гладким и даже пружинистым, как толстая резина, при непосредственном контакте обнаруживал совсем другие, не столь приятные свойства – был жестким, как камень, и, как кухонная терка, шершавым и колючим. Лежать на нем было неудобно, больно и унизительно; вообще, ситуация больше напоминала кадр из старого фильма про заграничную жизнь, чем московскую действительность второго десятилетия молодого двадцать первого века. А щека Николая Полосухина, по ощущениям, сейчас фактурой и рельефом здорово смахивала на только что описанный асфальт, то есть была шершавой, обильно инкрустированной приставшими к свежим ссадинам песчинками и мелкими камешками. Утешаться оставалось лишь тем, что это ненадолго: в ближайшее время щека распухнет, поменяет цвет, и уже завтра, неодобрительно на нее косясь, шеф не преминет весьма ядовито пройтись по поводу никчемных прожигателей жизни, которым место не в солидном детективном агентстве, а на помойке с бомжами…

Но уволить Николая Полосухина у него руки коротки, и он это прекрасно знает. Потому что другого такого специалиста «по семейным вопросам», как это называется у них в агентстве, ему, усатому борову, не найти. А стало быть, думать о нем сейчас незачем. Пошел он в ж…, у Коли Полосухина в данный момент навалом других, куда более важных и насущных проблем, чем этот зануда.

Он подобрал и пристроил на место чудом не пострадавшие при падении очки, а затем, морщась от боли в растянутых мышцах и хруста шейных позвонков, обернулся через плечо. Проблемы все еще были тут, прямо за спиной. Одну проблему звали Костиком, другую Герой – Германом то есть. Каждая из проблем тянула пудиков, эдак, на семь, если не на все восемь, живого веса, и было это не дряблое сало, а литая, с трудом втиснутая в удушливо-черные одинаковые костюмы, твердая, как чугун, мускулатура.

– Хорошая позиция, – оценил позу, которую ценой нечеловеческих усилий удалось принять Полосухину, мордастый Костик.

– Классический низкий старт, – согласился не менее мордастый Гера и звучно высморкался в два пальца. – Давай, спринтер, стартуй отсюда, пока тебе дополнительное ускорение не придали!

С этими словами он швырнул на землю рядом с Николаем мятую, лопнувшую по всем швам тряпку, две минуты назад бывшую его последним приличным пиджаком. Да, качать права прямо в игровом зале, наверное, и впрямь не стоило.

– Не имеете права, – трудно шевеля перекошенным из-за стремительно набирающей объем гематомы ртом, шепеляво выговорил Полосухин.

– Да ладно! – изумился Костик.

– Имеем, – поддержал его Гера. – Есть бабки – есть игра. Нет бабок – нет игры. По-моему, все просто, все по-честному…

– Я правила знаю, – возразил Полосухин. Его еще не отпустило, и, зная, что препираться бессмысленно, он все никак не мог остановиться. Именно в этом и была его главная беда: он никогда не умел остановиться вовремя. – Расписки…

– …Принимают у тех, кто имеет, чем расплатиться, – сказал Костик. Эти двое, будто нарочно, говорили по очереди. Будто спектакль разыгрывали, ей-богу; а впрочем, скорее всего, так оно и было: можно подумать, Коля Полосухин у этих гиббонов первый и единственный! – А ты ведь гол, как сокол! Даже штаны на заднице, и те, небось, в долг купил!

– Под проценты, которых никогда не отдашь, – вставил свою реплику Гера.

Самое обидное, что это была правда. Жена от Полосухина давно ушла, квартиру он продал в счет карточного долга практически сразу после развода и с тех пор мыкался то по знакомым, то по съемным углам. Зарплата в агентстве у него была приличная, но ему хронически не везло в игре, и этим все сказано.

– Вашими молитвами, – злобно огрызнулся Полосухин. – Мошенники проклятые, жулье! Ободрали, как липку, а теперь еще и издеваетесь! Да на вас пробу негде ставить! Погодите, я вас, козлов, выведу на чистую воду!

– По ходу, кто-то чего-то не вкурил, – сказал Костик.

– По ходу, кому-то мало, – добавил Гера, лениво шагнув вперед.

Полосухин подобрался – вот именно, как спринтер перед рывком с низкого старта. Очевидное сходство было налицо, и именно это в данный момент казалось самым унизительным.

– Ты – нежелательный клиент, – продолжал, грозно надвигаясь, Гера. – Вход в заведение тебе закрыт раз и навсегда, это не обсуждается.

– И насчет чистой воды – это ты зря сказал, не подумавши, – подхватил Костик. Полосухин напружинил мышцы ног, потому что стодвадцатикилограммовый чугунный гамадрил по кличке Костик был прав: этого говорить точно не стоило. – За такие слова я тебя сейчас в этот асфальт голыми руками вотру – равномерными, сука, вращательными движениями.

– А я сверху соляркой полью, чтоб уже не пророс, – выдал свою реплику Гера. – Может, даже подожгу – для верности.

– Козлы, – сказал им Николай Полосухин.

– Так, – веско произнес Костик.

– Э-э-э!.. – обрадованно, будто не веря своим ушам, протянул Гера.