Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора

Он понимал, что все это можно было бы проделать намного изящнее, без крови или почти без крови, но не считал нужным отказываться от надежных, проверенных временем методов, которыми пользовался всю жизнь. Вдоволь навоевавшись и покинув строй в результате ранения, нанесенного не в честном бою, а в спину, из засады, он крепко-накрепко усвоил: с чистой совестью сбросить врага со счетов можно, только если он мертв. К чертям почетные капитуляции, договоры и подписки: хороший индеец – мертвый индеец.

Уваров был ему нужен ровно до тех пор, пока не кончится зачистка. Доверия к нему Степан Лукич не испытывал никогда. Этот рыжеусый богатырь с отличной военной подготовкой и мелкой, трусливой душонкой нечистого на руку ябеды напоминал ему могучий дуб с гнилой, трухлявой сердцевиной. Тем не менее, наивным глупцом подполковник не был и наверняка понимал, что приговор ему давно вынесен, и что день, когда этот приговор решат привести в исполнение, не за горами. Имея это в виду, Пустовойтов постарался сделать так, чтобы информация о ходе зачистки поступала к нему из нескольких независимых, не связанных между собою источников. И, когда прозвучал финальный гонг, генерал его услышал – чего, несомненно, не произошло бы, положись он на одного только Уварова. Да и глупо, в самом деле, ждать, что человек с большим опытом работы в органах сам придет к тебе и скажет: я все сделал, товарищ генерал-полковник, можете пускать меня в расход и больше ни о чем не беспокоиться…

Поэтому, когда Уваров позвонил и, сославшись на какие-то внезапно возникшие осложнения, попросил о личной встрече, Степан Лукич не колебался ни секунды. «Вечерком, – сказал он, – на зорьке. Там же, где всегда». После чего, прервав соединение, приказал начальнику своей охраны готовить катер.

Участок, на котором Пустовойтов выстроил дом, задами выходил на реку. Здесь, на берегу, его превосходительство оборудовал надежный причал, на котором при желании можно было накрыть стол на добрых двадцать человек, и поставил эллинг – или, если угодно, лодочный сарай. В эллинге стоял быстроходный моторный катер, довольно скромные габариты которого явились следствием узости и мелководности здешнего фарватера, а вовсе не отсутствия у хозяина Хором денег на настоящую яхту. Никакой особенной подготовки перед плаванием не требовалось: специально приставленный к катеру человек проверил бензобак, который всегда был залит под пробку, положил под кормовую банку запасную канистру и открыл ворота, за которыми сверкала в лучах предвечернего солнца речная вода – та же самая, что плескалась между бетонными сваями, на которых стоял эллинг. Поскольку рыбалка нынче намечалась не совсем обычная, Степан Лукич, помимо моториста, прихватил с собой не одного, как всегда, а целых двух бойцов. С учетом военной подготовки и прочих особенностей, что отличали сегодняшнюю рыбку от ее сородичей, всем троим было приказано взять с собой автоматы. Сам Степан Лукич, с минуту постояв в раздумье перед открытым оружейным сейфом, поднял сомнительно украшенную орлом и свастикой крышку хранящегося на его нижней полке ящика и вооружился одним из пресловутых «вальтеров», которые в последнее время выдавал Уварову один за другим.

Моторист положил в кокпит чехол с удочками, пристроив его так, чтобы был на виду, и на этом подготовка к отплытию завершилась. Как в песне: «Были сборы недолги, от Кубани до Волги мы коней поднимали в поход»…

Мощный двигатель взревел, эллинг заволокло сизым дымом, волна плеснула о сваи, окатив деревянный помост, и катер, волоча за собой расходящиеся углом пенные усы и все выше задирая лакированный нос, вышел на речной простор.

По дороге Степан Лукич подробно проинструктировал личный состав, благо времени на это хватало с лихвой: до излучины, действительно изобилующей окунями и плотвой, где они с Уваровым проводили свои замаскированные под случайную встречу двух рыбаков деловые переговоры, было километров двадцать. Где-то в полутора – двух километрах от конечной точки маршрута рулевой заглушил мотор, и катер почти бесшумно заскользил вниз по течению, подгоняемый ударами предусмотрительно прихваченных весел.

Они пристали к берегу под прикрытием поросшего густым ивняком мыса, выгрузились и, поставив оружие на боевой взвод, стали крадучись, пригибаясь, как под обстрелом, карабкаться на береговой откос. Справа, за заливным лугом, на невысоком пригорке белела стволами и шелестела листвой светлая березовая роща, по луговине тут и там были разбросаны островки кустарника и одинокие дубы – приземистые, кряжистые, с густыми раскидистыми кронами, какие вырастают только на приволье, где нет необходимости наперегонки с соседями тянуться к солнечному свету. Впереди, до самого верха колесных арок утонув в спелом луговом разнотравье, блестел в лучах заходящего солнца золотистый «лексус» подполковника Уварова. Стекло левой передней дверцы было опущено, и даже без бинокля было видно, что водитель дремлет, откинув голову на подголовник и прикрыв лицо от низкого солнца надвинутым чуть ли не до подбородка армейским кепи. Увидев эту легкомысленную, с какой стороны ни глянь, позу, Степан Лукич мысленно похвалил себя за предусмотрительность, с которой прибыл к месту встречи почти на час раньше условленного срока. Прежде он никогда не торопился, действуя по принципу «начальство не опаздывает, оно задерживается», и приученный к этому подполковник позволил себе немного расслабиться перед ответственным мероприятием.

Тем не менее, он был не лыком шит, и забывать об этом не следовало. Жестом приказав бойцам удвоить осторожность и внимательно смотреть под ноги: матерый вояка, ветеран множества региональных конфликтов, Уваров мог подготовить пару-тройку сюрпризов в виде замаскированных в высокой траве растяжек, – Степан Лукич дал сигнал к атаке.

Они двинулись вперед – то по-пластунски, то короткими перебежками, постепенно беря машину со спящим за рулем водителем в широкое полукольцо. Уваров не шевелился: видимо, события финального этапа зачистки так его вымотали, что, вздумав на минуточку прикрыть глаза, он уснул по-настоящему. Первую растяжку Степан Лукич обнаружил лично: привязанная одним концом к вбитому в землю колышку, а другим – к кольцу едва держащейся в запале осколочной гранаты чеки тонкая проволочка совершенно не бросалась в глаза и осталась бы незамеченной, если бы Пустовойтов специально ее не искал. Еще две растяжки обезвредили бойцы; возможно, это было не все, но генерал не придал значения такой мелочи, как несколько оставшихся в тылу, готовых в любой момент разнести кого-нибудь в клочья гранат: устраивать здесь игру в салочки никто не собирался. А если через несколько дней или недель на растяжку напорется случайный рыбак, туда ему и дорога: меньше народа – больше кислорода. Под ноги надо смотреть, и вообще…