Олег Блоцкий - Предатель стреляет в спину (сборник)

Из конца страны в конец.

Край передней обороны

– Это мужества венец…

Всю жизнь, начиная с рождения, мальчик прожил в военных городках. Он гордился, что постоянно рядом солдаты, офицеры, такие огромные танки, приземистые и быстрые боевые машины пехоты, казармы, столовые, полигоны, откуда постоянно их прогоняла охрана, когда там шли стрельбы.

Виктор представлял, как на их гарнизон – танковый полк, нападают враги, и он, конечно же, обманув маму, убежит туда, где папа вместе со своими солдатами сражается с захватчиками. И он тоже будет их бить, а потом, когда одних врагов перебьют, а другие сдадутся в плен (Виктор не станет расстреливать их, пусть они строят для нас дома и дороги), его непременно наградят медалью, как Ваню Солнцева из книги «Сын полка».

Только он, Егоров, никакой не сын полка, а самый что ни на есть полноправный солдат их прославленной дважды орденоносной танковой части, которая брала Берлин. Каждый день, идя в школу, мальчик останавливался возле огромного стенда, увенчанного надписью: «Боевой путь в/ч 70388».

Песни становились громче: роты старались перекричать друг друга, следуя особому армейскому шику.

«… Но от тайги до Британских морей…»

«… День Победы! День Победы! День Победы…»

«… Идет солдат по городу, по незнакомой улице…»

«… Тебе, любимая, родная армия…»

«… Край передний обороны…»

– Что случилось? – спросил Егоров-старший.

Виктор обнял отца и торопливо стал пересказывать, почему на него сердится мама. Но тот, выслушав бессвязные запинания и всхлипывания сына, подобрался, оторвал его руки от себя и твердо, резко приказал:

– Марш в детскую! Не выходить оттуда!

Убегая, мальчик прекрасно слышал отцовы слова: «Только посмотри, какой политик растет!»

Виктор скрылся в комнате и, презирая запрет, который стал ему сейчас особенно ненавистен, прямо в одежде бросился на аккуратно застеленную солдатскую койку. Рыдая, он все повторял: «Предатели! Предатели! Предатели!»

Мальчик не понимал, как могут его родители называться советскими людьми, есть народный хлеб (тут же почему-то вспоминались строки стихотворения, которое они проходили в школе: «Не позволит наш народ, чтобы русский хлеб душистый назывался словом «брот»») и жалеть америкашек. Тем более бить из-за них, проклятых, Виктора, их единственного сына? Он всхлипывал, икал и еще сильнее вдавливал лицо в мокрую подушку, решая, что если враги нападут на их полк, то будет он сражаться совсем в другом батальоне, а отец пусть остается без него.

Не удовлетворившись этим, маленький Егоров немедленно отобрал и красивое платье у мамы, и новый костюм у отца.

«Пусть им америкашки подарят», – ужасаясь своей острой озлобленности против родителей, думал Виктор.

Потом он решил умереть, отчетливо видя, как рыдают у красной звезды на его могиле мама с папой, держа сестренку на руках. Танюшка тоже плачет.

Сестренку было особенно жалко, потому что Виктор понимал: никто, кроме него, так и не подарит ей говорящую куклу… Танюшка по-прежнему будет цеплять на своих крохотных пластмассовых пупсов разноцветные лоскуты, выпрошенные у мамы.

«Вот и нет», – вспыхивал внезапно мальчик. У Танюшки должна быть кукла, назло им. Когда Виктор появится дома с большой коробкой в руках, то родители ахнут и заплачут от радости, но он пройдет мимо и сразу – к сестренке. Потом он заберет ее, и они уедут, потому что с предателями жить не станут.

Именно в тот вечер маленький Егоров твердо решил убежать на Кубу, где живут отважные, смелые и самые лучшие друзья их страны, такие же, как болгары. Но в Болгарию Виктор не хотел – там не было ни пальм, ни беретов.

Над койкой мальчика рядом с портретом Ленина была фотография мужественного кубинца Че Гевары.

Виктор давно мечтал именно о таком головном уборе, которые носят настоящие революционеры. Но теперь он твердо решил, что больше маму ни о чем не попросит. Да и вообще – у него теперь совсем нет родителей. Пусть лучше ему подарит берет сам Фидель Кастро!

До Кубы маленький Егоров не добежал. Его путь на Остров свободы неожиданно прервался в привокзальном отделении милиции. Что последовало за этим – лучше не вспоминать.

Сейчас Виктор вспомнил о трепке, заданной несостоявшемуся революционеру родителями, и усмехнулся. Держался он мужественно и убеждениям своим не изменил…

Вспоминались уроки мужества, с которых начинался каждый учебный год. Ветераны теснились за учительским столом. Старики, выглядевшие совсем не героически, монотонно рассказывали о войне и мяли в руках большие клетчатые платки.

Виктору казалось, что все это он уже где-то читал или слышал. Мальчишка скучал. И если бы не ордена да медали на груди пожилых людей, то ветераны окончательно превратились бы для него в тех, кто вечно пытается прорваться к прилавку магазина без очереди, отчаянно ругаясь по дороге.

Потом орденоносцы, словно повинуясь невидимому дирижеру, перескакивали на врагов нынешних. В дребезжащих или сиплых голосах звучала прежняя ненависть, но теперь она была направлена против американцев, китайцев, западных немцев, апартеида в ЮАР и многого другого.

Ненавидеть весь мир, кроме своего, – вот главное, что было в их словах.

Помимо подобных «уроков», проводились политинформации, пионерские линейки, общие собрания, где вместе со всеми несмышленый Егоров возмущался, негодовал, осуждал. И всегда в такие моменты приходила восторженная мысль: «Какое счастье, что я живу здесь, на этой земле! Какое счастье, что я – советский человек!» Трепет и восторг охватывали мальчика. Он преображался в те моменты, когда по телевизору показывали военный парад на Красной площади, который Виктор смотрел не отрываясь.

Но иногда, внезапно, он вдруг представлял, что родился в какой-то другой стране. Поляком, чехом, болгаром и даже кубинцем ему становиться не хотелось – слишком маленькие территории, а других достойных государств, по его мнению, просто-напросто не было. Мысль, что он мог бы оказаться каким-нибудь китайцем, индусом или же америкашкой, в голову мальчика даже не приходила.

По вечерам, когда маленький Егоров, исполняя ежедневную трудовую повинность в семье, выносил мусор к специальному месту у сараев, он останавливался, запрокидывал голову и долго смотрел на звезды, представляя, что где-то на другом краю земли какой-нибудь зарубежный мальчик, которому очень не повезло с Родиной, тоже рассматривает эти переливающиеся точечки и думает про него, советского мальчика.

Иностранец представлялся Виктору итальянцем. Может, оттого, что недавно по телевизору показывали мультик про мальчика в Неаполе. Город маленькому Егорову очень понравился, тем более что располагался на берегу моря. Но он сожалел, что никогда не попадет в Неаполь, потому что там американцы.