Андрей Воронин - Спасатель. Серые волки

Подобало бы: одна на двоих скорбь, надежное плечо, подставленное неоперившемуся, оставшемуся без родителей юнцу; благой пример, всемерная поддержка – словом, общий окоп, основанный на взаимном уважении и общем горе союз двух осиротевших мужчин.

Но первого не случилось, а второго не могло быть – по крайней мере, в текущий момент, до тех пор, пока не кончится эта история. Оба они сейчас находились под постоянным шахом – Андрей Липский побольше, Женька Соколкин поменьше. Свои собственные шансы на выживание в затеянной войне Андрей воспринимал почти как нулевые и именно поэтому не хотел, чтобы Женька привязывался к нему живому и горевал о нем, когда он умрет – почти неизбежно в ближайшие дни.

На деле Андрей был далеко не так пьян, как казалось со стороны. Если копнуть чуточку глубже, на протяжении всех этих дней он и вовсе не был пьяным, хотя с чистой совестью назвать себя трезвым – хотя бы настолько, чтобы сесть за руль без риска лишиться водительского удостоверения, – тоже не мог. Все это время он был, что называется, вполсвиста – в самый раз, чтобы вызывать у окружающих отвращение, но не опасения, а самому худо-бедно контролировать как себя, так и ситуацию.

Это был, пропади он пропадом, стиль пьяной обезьяны – в полный рост и со всеми онерами.

Чего Липский по-настоящему не мог, так это до конца решить, как ему быть с Женькой. Оставаясь рядом, он подвергал парня опасности, но, уйдя в «дальнейшее пространство», рисковал в один прекрасный день узнать из третьих рук, что мальчишка погиб, пытаясь в одиночку отомстить за мать или даже не пытаясь, а просто в порядке профилактики, потому, что кто-то решил, что он может предпринять такую попытку.

И еще очень трудно было удержаться на тонкой грани между воспитанием монстра и соблюдением права юноши быть мужчиной. В силу причин, в очень малой степени зависевших от Андрея Липского, Женька Соколкин в свои шестнадцать лет уже совершил как минимум одно убийство, пырнув живого человека в брюхо ржавым штыком, и соучаствовал еще в одном, когда стрелял в другого человека и, хоть и не убил, но попал-таки, дав Андрею возможность совершить описанное в беседе с Французовым сквернодействие: слитком по башке и за борт.

В обоих случаях это была чистой воды самозащита, но Андрей понимал: так недолго войти во вкус, начав воспринимать убийство как самый простой и надежный способ решения проблем. Сам он уже давно воспринимал его именно так – с той оговоркой, что этот способ представлялся ему далеко не самым приемлемым и, уж конечно, не единственным. Но он был взрослый, сложившийся, а во многом и просто-напросто конченый человек. А Женька – о, у него все еще было впереди, и Андрею вовсе не улыбалось присоединиться к когорте тех, кто уже давно и небезуспешно калечил парню жизнь.

Короче говоря, в такой архисложной ситуации грех было не выпить, что он и сделал, снова ощутив на губах зернистую горечь кофейной гущи.

– Слушай, – передразнивая Женьку, слегка бессвязно и не совсем внятно сказал он, – а чистого стакана или хотя бы рюмки в этом доме нет? Что я пью из грязной кофейной чашки? Ты бы мне еще мусорное ведро предложил…

– Много чести, – стеклянным голосом отозвался Женька. – Я дал бы тебе свиное корыто, но его, к сожалению, нет: мы с матерью свиней не держали… до твоего появления.

– Ай, ма-ла-дэсь! – нараспев произнес Андрей с утрированным акцентом. Каким именно – то ли кавказским, то ли среднеазиатским – он и сам толком не знал. – От неумения вовремя сказать человеку гадость ты точно не умрешь, поздравляю.

Запустив руку за спину, Женька вдруг вынул оттуда пистолет – явно очень старый, в сизых пятнах отчищенного вместе с ржавчиной воронения, с тонким, без кожуха, стволом, слегка напоминающий парабеллум или «вальтер Р38», но явно не тот и не другой – уж очень, прямо-таки карикатурно, была велика и изогнута предохранительная скоба спускового крючка.

Глядя в темный, как сумерки его души, канал ствола, Андрей Липский вспомнил, что точно такие пистолеты видел в полусгнившем стеллаже в одном из помещений замаскированного бункера на макушке высоты «Меч Самурая» на безымянном вулканическом островке южной оконечности Курильской гряды – там, на построенной японцами для немецких подлодок укрепленной базе, которая с недавних пор перестала существовать. Стеллаж со всем его содержимым участниками той экспедиции был сочтен грудой ни на что не годного хлама; теперь, однако, выяснялось, что с общим мнением в тот раз согласились не все.

– Эк тебя припекло, – не переменив позы, сказал Андрей. – Ну, извини, возможно, я и впрямь слегка перегнул палку. Ты что, действительно этого хочешь? Нет? Так дай эту хреновину сюда, пока она не выстрелила. Старость – не радость, знаешь ли. И если пожилой человек может нечаянно не совладать со своим мочевым пузырем или сфинктером, чего можно ожидать от старого ствола?

Женька фыркнул – не шибко весело и энергично, но достаточно для того, чтобы дрогнула сжимающая пистолет рука. В этот миг Андрей по-настоящему испугался: а вдруг и вправду бабахнет? С того света ведь уже не скажешь: да бросьте, отстаньте от парня, он вовсе этого не хотел!

– Что ж ты делаешь-то, а? – плачущим голосом спросил Женька и опустил пистолет. – Ты же… Я же…

Андрей не заметил, как оказался на ногах.

– Ну, прости, – приговаривал он, поглаживая мальчишку по вздрагивающим плечам, – прости, не обращай внимания, так надо. То есть это мне кажется, что так надо, а на самом деле… На самом деле я не знаю, так надо или не так.

– Стиль пьяной обезьяны? – спросил Женька. Глаза у него были мокрые, и Андрей молча порадовался этому обстоятельству: что ни говори, а слезы всегда приносят хоть какое-то облегчение.

– Типа того, – сказал он.

– Как же ты достал с этим своим стилем! – признался Соколкин. – Тоже мне, монах Шаолиня!

– Монах не монах… Короче, – внезапно приняв решение, которое в тот момент показалось оптимальным, оборвал себя Андрей, – выкладывай, что узнал в архиве, и ступай собирать вещи. А если ни черта не узнал, иди паковать чемодан прямо сейчас. Ты уезжаешь.

– Далеко?

– Дальше, можно сказать, не бывает.

– С чего это вдруг? – набычился Женька. – Это мой дом…

– Был, – ненавязчиво выворачивая у него из пальцев древний японский пистолет, поправил Липский. – Помнишь сказочку? Была у зайца избушка лубяная, а у лисы – ледяная… Вперед будешь знать, кого пускать погреться! Так ты узнал что-нибудь?

– Узнал, – буркнул Соколкин. – Но не в твоем занюханном архиве. Я поговорил с одной бабусей. Та вот: она, как сейчас, помнит дворничиху, которая подметала конфетные фантики за твоим Французовым и его приятелями. Что было вчера, не помнит, а кто жил во дворе в начале восьмидесятых, для нее, как живые, как будто минуту назад в магазин вышли.