Андрей Воронин - Спасатель. Жди меня, и я вернусь

Пока он упражнялся в стрельбе по неподвижной мишени, траулер потихоньку дрейфовал в сторону берега, то есть прямо на палатку, облегчая задачу тем, кто в ней находился. Торопливо сунув в угол автомат, Женька подскочил к пульту и повернул рубильник, поставив его в положение «пуск». В глубине души он побаивался, что одного этого окажется маловато, и вышло в точности так: судовая машина даже не подумала завестись. Не было ни рокота дизельного мотора, ни квохтания стартера – ничего, кроме плеска волн, свиста ветра в растяжках и заунывных криков чаек.

Потом послышался новый звук – раскатистый, злой перестук автоматной очереди. Вторя ему, откуда-то снизу долетел частый лязг – бам, бах, дзынь, тарарах; дзынь, бам, звяк. Женька не стал смотреть в ту сторону, откуда стреляли, как будто боялся, что его взгляд притянет пулю. Вместо этого он лихорадочно заколотил одной рукой по тумблерам и кнопкам на приборной доске, включая все подряд, а другой раз за разом поворачивал пусковой рубильник. На крыше рубки вспыхнул яркий даже при солнечном свете прожектор, по всему судну включилось освещение и разноцветные ходовые огни. Не замечая собственноручно устроенного светового шоу, Женька продолжал щелкать, нажимать и дергать. Обычно он избегал подобного обращения с техникой (мало ли что можно включить таким манером!), – но сейчас терять было нечего; Женька понимал, что хуже уже не будет, и новая очередь, простучавшая по стене рубки и выбившая круглый дверной иллюминатор, подтвердила его правоту.

Дзынь, дзынь, звяк, бам, бам, бабах! Справа, слева, сверху и, казалось, даже снизу полетели осколки стекла и пластика. Один из них ожег короткой болью правую щеку, и сквозь сковывающий движения испуг Женька подумал: «Жалко, что не пуля. Пулевой шрам через всю щеку – это вещь». Со своими нынешними одноклассниками он почти не общался, но в старой московской школе у него остались друзья, с которыми он перезванивался и даже изредка встречался. Вот кто сумел бы по достоинству оценить это истинно мужское украшение! Правда, в правдивость такой истории без очень веских доказательств вряд ли поверят даже самые близкие друзья. Женька бы, к примеру, нипочем не поверил, потому что так просто не бывает…

Тумблер включения топливного насоса, как всегда бывает в подобных случаях, подвернулся под руку последним, в тот самый момент, когда Женька уже уверился, что его затея с треском провалилась. Он не поверил своим ушам, услышав набирающий силу рокот судовой машины, от которого мелко завибрировала стальная палуба. С берега густо палили в два ствола, рубка была наполнена треском, лязгом, звоном и истошным, царапающим нервы визгом рикошетов. Изрешеченная пулями рация с оторванной передней панелью походила на слабо дымящую, сыплющую искрами свалку приведенных в полную негодность радиодеталей, расколотая эбонитовая трубка, повиснув на шнуре, раскачивалась из стороны в сторону, как маятник.

Потом у стрелков на берегу, по всей видимости, кончились патроны. Понимая, что затишье будет недолгим, Женька заставил себя выпрямиться, передвинул Т-образную рукоятку на отметку «малый вперед» и вцепился в штурвал. Рокот судовой машины перешел в другую тональность, и траулер с медлительным упорством тяжелого гусеничного трактора попер прямо на скалистый берег. Преисполнившись ужаса перед лицом этой новой угрозы, Женька бешено завертел штурвал. С берега снова начали стрелять, но он этого почти не заметил: ему сейчас было не до того.

Судно слушалось руля лениво, с задержкой, а начав поворот, никак не хотело его заканчивать, словно его тянуло станцевать в тесной бухте вальс-бостон. Но Женька быстро к нему приноровился – опять сказался опыт старого геймера, которому не раз приходилось управлять самыми разнообразными механизмами при помощи клавиш и компьютерной мыши. Буквально за пару минут он приспособился к непростому характеру неуклюжей посудины; траулер был в норме, просто тут, на воде, нормы были другие, не те, которыми пользуются на суше.

Ему удалось развернуть траулер носом к открытому морю. Пули все еще лязгали по металлу рубки, изредка звякало разбитое стекло. Старенький дизель бойко тарахтел, за кормой, стелясь по воде, тянулся сизый шлейф выхлопа. В ушах у Женьки Соколкина звучала мелодия песни, которую несколько минут назад задушевно выводили те двое, что сейчас палили ему вслед из автоматов: «Перестаньте, черти, клясться на крови…» Короче, Верещагин, уходи с баркаса.

За мысом траулер приняла на свою широкую грудь и плавно закачала пологая океанская волна. Переваливаясь с борта на борт, как жирная утка, суденышко упрямо утюжило похожую на бутылочное стекло воду. В разбитые окна рубки задувал свежий соленый ветер, болтающаяся на шнуре трубка рации размеренно постукивала о переборку, напоминая уже не маятник, а метроном. «Не везет мне в смерти, повезет в любви», – крутилось в голове у Женьки, и он подумал, что эта песня про него – всего лишь отчасти и только сегодня, но все-таки и про него тоже. Как там сложится с любовью, он не знал, а вот со смертью ему сегодня, похоже, удалось разминуться.

На поверку остров оказался далеко не таким неприступным, каким выглядел при первом знакомстве. К тому же в Женькином распоряжении была карта Шмяка, на которой, помимо Меча Самурая, Рыбьих Костей, Коробкиного Хобота и многого другого, были отмечены Якорная Банка и какая-то Крысиная Нора.

С Якорной Банкой все было более или менее ясно. Как человек начитанный, Женька знал, что слово «банка» на морском жаргоне обозначает не только скамью в шлюпке (или, скажем, табуретку во флотской казарме), но и отмель. Глубины тут, судя по густо-синему, прямо-таки ультрамариновому цвету воды, были будь здоров, и упомянутая банка, очевидно, являлась одним из немногих мест, где сброшенный с борта судна якорь мог лечь на дно. По крайней мере, Женька на это очень надеялся – недаром же, в самом деле, ее назвали Якорной!

Эту самую банку он имел в виду уже тогда, когда решился угнать траулер, тем более что располагалась она недалеко от бухты, в которой произошел исторический угон. Правда, в навигации он не смыслил ровным счетом ни черта, но ему опять повезло: заметив, что вода за бортом посветлела, изменив цвет с ультрамаринового на зеленоватый, он решил, что прибыл на место, застопорил ход, отдал якорь, и тот благополучнейшим образом лег на грунт. «Бинго», – сказал себе Женька – без особого, впрочем, веселья, поскольку поводов для такового у него с некоторых пор поубавилось, – и отправился на поиски бинокля.

Бинокль висел на привинченном к переборке крюке в рулевой рубке, по левую руку от штурвала. Переборка вокруг него была густо исклевана пулями, но сам бинокль не пострадал, сбереженный от прямого попадания той же таинственной высшей силой, что и несовершеннолетний угонщик малотоннажных морских судов. Женька осмотрел в него береговую линию и разглядел что-то отдаленно напоминавшее грот – еще одну захлестываемую волнами неровную, низкую каменную арку, похожую на дырку, проеденную коварным кариесом у самого основания коренного зуба. Если карта Шмяка не врала и если Женька Соколкин привел свою посудину именно на Якорную Банку, а не на какую-нибудь другую, не отмеченную на карте отмель, эта едва заметная червоточина не могла быть ничем иным, кроме Крысиной Норы. И на карте ее отметили, конечно же, неспроста – если припомнить, кто и зачем эту карту составлял, то явно не как подлежащий обязательному осмотру природный памятник.