Максим Шахов - Мы те, которых нет

– Терроризм – оборотная сторона государства. Единство и борьба противоположностей. Он оздоровляет общество, подстегивает иммунитет. В нем нет ничего плохого, Чак. Только отмирание государства и воцарение всемирной анархии позволит человечеству избавиться от насилия.

– Это будет не скоро, – вздыхал я.

– Куда нам торопиться?.. Знаешь, я делю террор по видам: политический, криминальный, маргинальный. Возьми Мексику – это криминальный террор с десятками тысяч жертв ежегодно. Наркомафия демонстрирует властям – на нашей поляне мы решаем вопросы, а вы собирайте налоги и ремонтируйте дороги. В этой войне государство, преступность и проигрывают, и укрепляются. Симбиоз. У нас же, к сожалению, процветает террор маргинальный. Огромное количество людей, которым нравится что-то взрывать.

– А «Альянс действия»?

– Тут нас ждут открытия. Наверняка на проверку они окажутся никчемными жалкими маргиналами. Истинный политический террор подразумевает респектабельность и продуманность. Выдвижение ультиматумов. А тут просто тупо взрывают что ни попадя. Маргиналы, однозначно.

– Сомневаюсь.

– Никаких сомнений… Маргинал – хорошее слово. Это человек без обязательств. Предвестник царства анархии.

– И гибели.

– Нет, анархия – это расцвет. Общество самоорганизуется на единственно правильных принципах. При этом погибнет девяносто процентов человечества. Но без этого нет пути к светлому будущему.

– Добрые вы люди, радетели за всеобщее счастье…

Когда я уже потерял надежду услышать Глицерина, он позвонил. Это было на третий день после того, как взрыв выбил душу из тела генерала Юрасина.

– Привет, Чак. Это Глиц. Помнишь?

– А, бомбер-неудачник.

– Ты чего по телефону?! Чак, ты ваще?!

– Молчу. Бомбер-счастливчик… Ладно, не дуйся. Чего хотел? Или поблагодарить звонишь?

– Встретимся?

– Пива захотелось?

– За пиво заплачу.

– Да ладно. Угощу страдальца за народное счастье.

– В «Кружке».

Мы встретились около пивного бара «Кружка» рядом с метро «Чкаловская». Он стоял немножко сгорбленный, пухленький, настороженно оглядываясь по сторонам. Увидев меня, широко и ехидно улыбнулся.

– Сегодня я плачу, – торжественно объявил он, махнув рукой в сторону гостеприимных дверей бара. С таким пафосом принято дарить заводы, уникальные алмазы или железные дороги.

– Заметано, – кивнул я, кажется, к разочарованию моего визави.

Мы устроились напротив плазменной панели. Время было раннее, народу немного, можно выбрать удобные места.

– Тебе темное или светлое? – спросил Глицерин.

– Мне эль.

– Пол-литра или ноль-три?

– Чего мелочишься. Две по ноль-пять. И свиные ребрышки.

Со вздохом Глицерин сделал заказ.

– Жить хорошо, – сказал я, отведав эля. – Хорошо жить еще лучше.

– Сам придумал?

– Ох, дите. Не знаешь классики советского кинематографа.

– Можно подумать, ты тогда жил.

– Историей интересуюсь. Тебе, как проводнику левых идей, наше имперское прошлое должно быть мило.

– Левые, правые… Дом надо взорвать, а потом решим, что на его месте строить.

– Что-то со взрывами у тебя неважно получается.

– Да ты знаешь… Да я вообще…

Он с сожалением прикусил язык, хотя его подмывало рассказать о своих подвигах.

– Нечего сказать, так и не говори, – изрек я. – Где там ребрышки?

– Готовятся, – буркнул Глицерин недовольно.

Мы поцедили эль, перекинулись несколькими ничего не значащими фразами.

Расправившись с ребрышками, я осведомился:

– Ладно, Глиц, ты чего хотел? Или из чувства благодарности за свое спасение раз в неделю пивом меня поить будешь?

– Большие дела начинаются… Прикинь, Чак. Все идет к охерительному бардаку. Бардачищу! А это наше время. Беспорядок – глина, из которой можно лепить что хочешь.

– Красиво излагаешь.

– Слова – это мусор. Главное – дела. А мы делаем… Видел, спецслужбистов взорвали под Москвой?

– Ну.

– Там Митяй и Рыжий были. Я по телевизору видел – изуродованы огнем страшно, но я их узнал.

– Твои кореша?

– Кореша на нарах. А они – товарищи по борьбе. Нет, я с ними не работал. Они погибли, как дураки. Только дурак подрывается сам вместе с врагом. Умный сторожит врага, чтобы его взорвать.

– Неземная мудрость суждений.

– Слушай, Чак. Ты фигура. О твоих делишках саги слагают.

– Все вранье. На деле ничего не было, Глиц. Я так и сказал следователю ФСБ. И убедил его.

– Ха… Чак, ты нужен нам.

– Кому?

– Революции. Ты готов подключиться к перспективному делу?

– Я готов подключиться к чему угодно. Только вопрос – зачем?

– Борьба за…

– У верблюда два горба, потому что жизнь борьба. Это уже проходили.

– А что тебе нужно?

– Я излечился от юношеских комплексов. Ищу что-то более материальное.

– Деньги будут… Но не в бабле счастье. Скоро все взорвется. Эти ворюги поганые не усидят во власти долго. Когда их сметут, встанет вопрос, кто будет делить пирог в сраной Рашке.

– Чего ты так о моей стране?

– Да потому что здесь жопа! Этой страны нам мало. Нам нужен мир.

– Галактика. Вселенная.

– Зря лыбишься. Троцкий недаром пел о мировой революции. Просто тогда было рано. Сейчас самое время. Мы всем сдавим горло. Мы – сила. И это вопрос месяцев.

– Месяцев?

– Если не недель. Прикинь, даже если нас арестуют. Но расстрелять не успеют.

– Смертная казнь отменена.

– Еще лучше. Мы в любом случае будем героями. А герои получают все.

– Определенный резон в твоих словах есть. И что дальше? Идем взрывать Дом Советов?

– Дальше? Если согласен, жди. Я на тебя выйду.

– Я готов обсудить. Но кота в мешке не покупаю.

– Тебе все разъяснят. – Глицерин вальяжно махнул рукой: – Официант, счет.

– Пойду, сполосну морду. – Я поднялся со стула.

Когда вернулся, увидел, что Глицерин со страдальческим видом выкладывает купюры – новенькие, только из пачки. Похоже, их ему выделили на оперативные расходы.

– Ну, пошли, – сказал он, закончив сей тягостный процесс.

– Иди, – я уселся за стол. – А я еще посижу.

– Как скажешь… Жди, я позвоню.

– Жду. Звони.

Он ушел, слегка покачиваясь. А я заказал кофе. Вытащил из барсетки блокнот с ручкой. И набросал худое лицо с глазками бусинками.

Рисовал я хорошо, особенно лица. Вот и сейчас субъект, который недавно сидел через три столика, получился как живой.

Они меня считали за лоха. А я не лох. Чуял я, что сегодня не просто разговор, а смотрины. И словил на себе мимолетный взгляд устроившегося в углу типа с лисьей физиономией и черными волосами с седой полосой.

Теперь я имел изображение еще одного фигуранта. Притом по виду человека куда более серьезного, чем Глицерин.

– Вы что, не можете еще кассира посадить? – кричали в очереди.