Кирилл Казанцев - Отпуск с ворами

И снова осень! Антон подошел к служебной машине, которая ждала его на площади перед зданием администрации Бабаевского района, и чуть задержался, взявшись за дверку. Воздух, напоенный ароматом увядающей листвы, бездонно-голубое небо теплой «пушкинской» осени – все это наводило грусть. И особенно теперь, когда можно сбросить напряжение последних дней, вздохнуть спокойно и глубоко.

За время операции, которую Антон завершал здесь, в одном из районов Свердловской области, у него не было времени посмотреть в это небо хотя бы несколько минут, втянуть ноздрями этот пьянящий воздух осени. Он ее любил и ненавидел одновременно. Осень когда-то принесла ему горе, и она же принесла ему успокоение. Именно осенью Антон подолгу сидел у могилы мамы на Сибирском кладбище и мысленно разговаривал с ней. Так он погружался в прошлое, в свое детство, которое вдруг в одночасье стало суровой юностью.

Операция закончена: начальник местного УВД арестован, еще шестеро офицеров из различных служб взяты под стражу. Вовсю идут обыски, допросы, оперативники из Управления собственной безопасности областного ГУВД делают свою работу. Вот и еще одно гнездо предателей, оборотней в погонах накрыто, уничтожено. Глава района, потный и красный, только беспомощно разводит руками, пытаясь убедить прокуратуру и полицию, что он «ни сном ни духом», что он и подумать не мог, что в его районе творятся такие дела. Погоди, друг ситный, дойдет очередь и до тебя!

Антон решил, что в самом деле пора ехать. В Екатеринбурге ему предстоит тяжелая, но необходимая работа. Он засядет строчить рапорта. Будет оценивать все до мелочей, по каждому этапу операции, по каждому своему шагу внедренного сотрудника. Увы, но в каждом монастыре свой устав, коль скоро ты пришел сюда служить, то приходится выполнять…

Все произошло почти мгновенно. Или когда-то отработанная реакция у Антона навечно осталась такой быстрой, или его опять спасла интуиция. Может быть, он просто в глубине сознания еще чувствовал, что операция завершена не полностью. Но обернулся он именно в тот момент, когда с треском распахнулись входные двери районной администрации, со звоном полетело на ступени стекло.

Рука сама выхватила из кобуры под курткой пистолет, а ствол повернулся в сторону шума едва ли не быстрее, чем в ту же сторону повернулась голова Антона.

Их глаза встретились! Полные ненависти, животной злобы глаза прапорщика Жирова из группы быстрого реагирования и спокойный холодный взгляд серых глаз Антона. Группу умышленно собрали здесь, возле администрации, якобы для участия в арестах. Но на самом деле сделано это было для того, чтобы взять без шума самого Жирова – живодера, на чьей совести двенадцать убийств с особой жестокостью. Вряд ли он мог рассчитывать на снисхождение на суде. Скорее всего, ждало его пожизненное заключение с такими же упырями и вурдалаками где-нибудь на Соловках.

Антона эта ненависть во взгляде не покоробила и не смутила. Так было и так будет всегда: одни борются со злом, хватают преступника за руку или за шиворот и швыряют на скамью подсудимых, а он с пеной у рта с красными от злобы глазами сопротивляется до последнего, норовит вцепиться в глотку. Жиров, расшвыряв оперативников, выскочил из здания, держа в руке пистолет, и нашел глазами Антона – человека, который олицетворял теперь для него кончину привычной и сладкой жизни.

Решение могло быть только одно, риск был в данной ситуации максимален. Причем не только для Антона, а и для окружающих, если Антон промахнется. Но рука не подвела. Выстрел хлестнул по площади, и Жиров отшатнулся, откинув назад голову. Во лбу зияло отверстие, постепенно наполняющееся кровью, а со стороны затылка полетели осколки черепа и серо-кровяные сгустки. Второй выстрел Антон сделал машинально, а не по необходимости. Просто глубоко укоренились рефлексы и уроки боевого мастерства. Стрелять в противника всегда надо дважды, каким бы ты ни был мастером.

Тело опрокинулось на спину, пистолет полетел по асфальту в сторону, а со всех сторон побежали коллеги Антона. Хмурый полковник Быков выскочил из здания, обвел взглядом представшую перед ним картину и что-то проворчал себе под нос. Наверное, выругался. Очень Алексей Алексеевич не любил задержания, оканчивающиеся смертью преступников. Он любил живых – пойманных за руку, дающих показания и посаженных на скамью подсудимых. А этот… Этот как будто сбежал от наказания! Гаденыш!

Хотя Быков и разрешил отдохнуть денек-другой, отоспаться, но Антон делать этого не стал. Пока все свежо в памяти, пока ты все детали последней операции ощущаешь чуть ли не кожей, тогда и писать отчеты легче. И быстрее, кстати. Тоже немаловажный фактор. Нет уж, Алексей Алексеевич, писать, так лучше сразу, а потом обещанный отпуск недельку-другую отгуляешь. Лучше и третью. На море, что ли, махнуть, подышать соленым воздухом, когда там не так людно и когда там нежарко.

Антон думал о предстоящем отдыхе и смотрел в окно электрички, которая несла его на восток. Там, на Сибирском кладбище, похоронена мама. В тех местах она родилась, выросла, там ее родина и там ей покоиться. Леса, будто раскрашенные кистью безумного художника в желтые, красные цвета, а заодно и другие их оттенки, буйствовали красками за окном, деревья словно щеголяли друг перед другом нарядами разноцветных крон.

Вот и остановка. Беленькое одноэтажное здание кассы и зала ожидания, аккуратные дорожки, цветники, окаймленные красным кирпичом, поставленным на угол, дорожка в сторону поселка. А вот и дорога, ведущая к кладбищу. Ворота, знакомые фамилии на памятниках и крестах, знакомые лавочки возле могил, мимо которых он проходил уже много лет, из года в год. Вот и оградка… надо бы подкрасить в зиму, а то уже…

– Здравствуй, мама… Вот я и пришел опять посидеть с тобой. Извини, я тут теряю что-то уже. Представляешь, чуть не брякнул «ну как ты?». Грустно… А я нормально, работаю…

Антон не заметил, когда это произошло. Как-то так случилось, что его разговоры с мамой стали монологами. Раньше они беседовали, раньше она отвечала, а потом он неожиданно осознал, что разговаривает сам с собой. Может, это и правильно, может, так и должно быть. Не вечно же тревожить душу близкого человека – на то он и вечный покой. Ты приходишь ради своей памяти, поклониться ей, взгрустнуть о ней.

И Антон сидел, положив руки на оградку, и смотрел на памятник. Говорил он мысленно. Говорил о том, что ему все равно одиноко, что человек, которого он мог бы полюбить, так и не встретился. Что он по этому поводу не переживает, потому что… потому что такой человек еще не встретился. Переживать и так есть о чем. Например, о том, что он опять убил человека. Да, преступника, но ведь он все равно человек. Когда-то он был маленьким, играл со сверстниками во дворе и в детском садике. Когда-то и он к радости родителей пошел в первый класс. Никто не знает, когда он стал чудовищем, но ведь не всегда он им был.