Анатолий Гончар - Однокурсник президента

– Я обещал. Я сдержу обещание. Я обещал, что вы не будете пленниками, вы и не будете. – Газиев не улыбался, голос прозвучал тихо и чуть пафосно: – Мертвые свободнее всех живущих!

– Ты… мы… – Павел хотел спросить, запротестовать, но взглянул в лицо главаря банды и все понял. Пожалуй, Солта не лгал – он действительно готовился выполнить свое обещание, но столь неожиданно страшным способом, в который не хотелось верить даже при всей его очевидности.

– Сволочь! – В свою очередь, понявший все Сергей рванулся вперед, взмахнул кулаком, но был сбит с ног подручными Газиева, предусмотрительно оказавшимися рядом. Падая, Сергей врезал одному носком ботинка, второго попытался ухватить за ногу, но промахнулся. Его ударили в живот и тут же добавили прикладом по голове, на какое-то время сознание поглотила тьма.

– Шайтаново отродье! Связать! – Газиев пнул неподвижное тело и повернулся к безмолвно застывшему второму пленнику. – Что, Павлик, хочешь жить, да?

Пленный кивнул.

– А зачем же ты моих братьев убивать приехал? Или хочешь сказать – не убивал?

Павел отчаянно замотал головой.

– Ты же стрелял? Стрелял. Не отрицай. Я знаю. Тебя взяли с оружием в руках. Заметь ты моих орлов вовремя, наверняка потянулся бы к предохранителю, ведь так? Так. – Казалось, главарь пытается оправдаться за будущее убийство, но он просто развлекался. – Как умирать будешь, Павлик? Веревку дать?

Пленник стиснул зубы и часто-часто моргал, не пытаясь ответить.

– Если боишься – мы тебя сами. – Солта говорил таким тоном, каким говорит добрый дядечка с племянником-несмышленышем, наставляя его на путь истинный.

– Пристрели, – найдя в себе силы, выдавил Павел, на что Газиев радостно осклабился.

– Зачем стрелять? Мирная страна, горный воздух. Далеко слышно. Зачем шуметь?

Пленник, потеряв последние силы, шумно втянул ноздрями воздух и на подогнувшихся ногах начал оседать на землю.

– Ваха, – скомандовал Газиев, решив, что пора заканчивать. Окликнутый им моджахед в два шага оказался за спиной русского и, накинув на шею петлю, толкнул того в спину. Пленник упал и захрипел, попытался вцепиться в тонкую веревку пальцами, но Байсаров прыгнул ему на спину и обеими руками потянул удавку на себя. Павел забился, захрипел громче, но почти сразу хрип перешел в свист, а несколькими мгновениями спустя не стало слышно и его. Руки с окровавленными ногтями, которыми пленник несколькими секундами раньше раздирал горло в тщетной попытке ухватить веревку, со стуком упали на землю. Плечи последний раз дернулись и обмякли. Ваха отпустил удавку и, продолжая сидеть на мертвом теле, вытер выступивший на лице пот.

– Какой прыткий, едва удержал! – пожаловался он наблюдавшему за сценой расправы Газиеву.

Вопрос с пленниками практически решился: один был удавлен, второй… второй ждал своей участи. Ему Газиев приготовил нечто более занимательное – Солта желал устроить шоу. Театр двух актеров. Как режиссеру главарю банды надлежало знать все: где будет висеть ружье, когда и в кого оно выстрелит. Он знал роли, знал и назначенных на них «актеров». И если первый «актер» в какой-то мере понимал, что ему предстоит, то второму еще только предстояло узнать о своем участии в предстоявшем действе.

Начал Солта издалека:

– Вся беда рода человеческого, – он подошел к своему помощнику, сидевшему, прислонившись спиной к дереву, на небольшом коврике, – в том, что мы слышим, что говорит человек, но нам не дано знать, что он думает.

– Правильно говоришь, брат! – поддержал его ничего не подозревающий Джафаров.

– Поговаривают, самозванец в очередной раз собирается в Москву… – Казалось, Газиев, переключившись на более земные проблемы, не собирается развивать философскую тему.

– Рамзан? Да чтоб он сдох! – Джабраил не скрывал своей ненависти. – Проклятый враг всех нохчей! Будь моя воля…

– Остынь, – Солта грустно улыбнулся. – Будь наша воля… Все мы так говорим. Вот только знать бы, кто из нас больший враг – он или мы… – В словах главаря банды вновь зазвучала философия.

Джафаров насторожился и вопросительно поднял брови, он не сразу сумел понять, проверяет ли Солта его реакцию или действительно так считает. Ответ дал сам главарь боевиков.

– Мы кровники, нам нет иного пути, – Газиев повел рукой, очерчивая расстилающийся вокруг лес. – Отступать нам некуда, идти тоже. А Рамзан… Сволочь, конечно, но… неправы были мы, когда хотели маленькой свободной Ичкерии… Зачем отделяться на клочке земли, способной прокормить один-два миллиона, когда можно жить в России и владеть ею?! Рамзан далеко не первый, кто понял это…

Джабраил не находил слов. Хотелось возмутиться, замахать руками, но он смолчал, настороженно ожидая продолжения разговора, который ему очень не нравился!

– Не веришь? – Солта усмехнулся. – Посмотри, как часто рождаются у нас дети! Скоро мы заселим земли русских. Придем в их дома.

– И отомстим! – Казалось, Джафаров понял мысль командира.

– Отомстим, – согласился Газиев, – но не так, как ты думаешь. Наши потомки будут жить и наблюдать, как вымирают внуки тех, кто сейчас топчется на нашей земле. Эта война отобрала у русских последнее, что они имели, – славу быть непобедимыми. Они не проиграли, но победить не смогли.

– Если бы не Кадыров, у них бы не было и этого! – Джафаров наконец высказался.

– Кадыров? Кадыров всего лишь пешка, – казалось, Солта сам себе противоречит, – пес на цепи. Ему, как и его папаше, вначале как следует пригрозили дубинкой, затем кинули кусок мяса, и он заключил сделку. Жизнь, благополучие, развязанные руки в обмен на лояльность и преданность. Преданный пес, которого в нужный момент всегда можно спустить с поводка и направить в глубь России.

– Ты считаешь, в Кремле боятся собственного народа?

– Собственного, говоришь? – Газиев и не пытался скрыть сарказма. – Боятся, говоришь? Почему бы и нет? Во всяком случае, готовятся они к возможным потрясениям уже давно. Потому и держат хорошо вооруженного, натасканного на кровь цепного пса, постепенно отпуская и отпуская удерживающий его поводок. Пес, – Солта хихикнул, ему нравилось собственное определение, – которого в нужный момент можно отцепить от привязи и натравить на взбунтовавшуюся толпу. Или хотя бы как следует припугнуть наиболее зарвавшихся.