Анатолий Гончар - Смертники

Тем не менее все три группы прибыли к местам организации засад, а точнее, к местам временного забазирования, практически одновременно. Обустроив дневки и ощетинившись во все направления стволами и минами, они стали ждать поступления обещанных указаний.

Лагерь уснул. Идрис, уже успевший по поручению брата сходить в соседний квадрат и, выйдя оттуда на связь, сообщить о завершении строительства, лежал на расстеленном на земле туристическом коврике и всматривался в темную крону дерева. Где-то там, за ней, за застилающими небосвод облаками сверкали звезды. Он старался думать о звездах, но ничего не получалось. Мысли скользили, постепенно опускаясь до гораздо более приземленных вещей…

Все же эта баба никак не шла из головы уже было посчитавшего себя свободным от подобных дум Идриса. Даже то, что, скорее всего, уже завтра им предстояло устроить бойню российскому спецназу, не могло отвлечь его от приятных воспоминаний. Он вновь и вновь мысленно возвращался к женщине и вспоминал восторг, охвативший его с первых мгновений, как он только понял, что она решила ответить ему взаимностью. Да, что бы ни твердил себе Идрис, как бы ни настраивал себя против нее, называя то «грязной шлюхой», то «уродливой старухой», зов плоти заставлял его думать иначе. Поворочавшись какое-то время, младший Келоев все же уснул, чтобы проснуться среди ночи от озноба, нещадно колотившего его тело. Скрючившись в три погибели и даже не подхватив так и оставшийся лежать на земле коврик, Идрис, щелкая зубами, прошмыгнул в землянку и, забившись в спальник, забылся в тяжелом сне.

Подполковник Трясунов не спал, кашель сотрясал его грудь, а по невидимому в темноте лицу стекал пот. Температура тела, с вечера подскочившая почти до сорока градусов, после трех таблеток (двух аспирина и одной анальгина) начала наконец-то спадать. Правда, командир отряда сомневался, что надолго. Но хоть какая-то передышка у измученного организма должна была все же наступить. Он кашлял, кости ломило никак не желающей отступать болезни, а думы комбата были вновь заняты ушедшими на боевые задания разведгруппами. По его мнению, что-то опять не складывалось, что-то опять было не так. Может быть, излишне подозрительной казалась легкость, с которой собирались уничтожить до сих пор неуловимого Шейха? Так что, ошибались большие начальники, или же у него самого начали проявляться первые признаки паранойи? Он этого не знал и потому волновался еще больше.

Трясунов переживал за ушедших, как переживает отец за своих беспутных, но все же любимых детей. Но что пользы было разведчикам от его переживаний, если он никоим образом не мог изменить происходящее, что бы и как бы там ни случилось… Ночь продолжала свое течение, плавно переходя в утро, а подполковник Трясунов все не спал а думал…

– Как в воду глядел! – Главный гэрэушник вроде бы выказывал удовлетворенность собственной прозорливостью, но вместе с тем выглядел раздраженным. Поступившие сведения не радовали, в них не было определенности. А неопределенность порождала вопросы. – И что, нет никакой возможности уточнения? – Полковник повернулся к сидящему в кресле Остапенко.

Тот развел руками и с огорченным видом покачал головой.

– Ваха, – подполковник назвал имя своего агента, – сразу предупредил, что возможностей узнать подробности у него нет.

– Значит, встреча назначена на одной из трех баз… – задумчиво повторил Черных и, перестав расхаживать по комнате, остановился у висевшей на стене карте. – На одной из трех… Давай-ка еще разок напомни мне координаты.

– Х… У… – Остапенко, даже не заглядывая в лежавший перед ним листок, начал диктовать переданные агентом цифры. Шесть пятизначных цифр отложились в памяти сразу же. Сказывалась давняя привычка держать все в памяти, не доверяя свои мысли бумаге.

– Значит, это будет выглядеть так…

Черных отступил на полшага от карты, на которой виднелись три жирных, поставленных фломастером, точки. Еще ранее отмеченные, начертанные красной гелевой ручкой тонкие, прерывистые линии показывали маршрут движения, и ей же были отмечены места забазирования спецназовских групп. Мысленно прочертив линии дальше до координат предполагаемых встреч, подполковник хмыкнул. Движение групп до странности напоминало рассеивающиеся в пространстве лучики света – с каждым пройденным метром спецназовские группы расходились друг от друга все дальше и дальше. Смутное беспокойство охватило стоявшего подле карты полковника. Он резко повернулся и, стараясь скрыть это беспокойство, как можно безразличнее спросил у все еще ковыряющегося в своей разгрузке Остапенко:

– Сколько человек будет принимающих? – Под принимающими Черных подозревал представителей Шамиля Басаева, которые должны были принять у кассира деньги.

– Трое – Осман Мартазалиев и двое его телохранителей. По сведениям другого источника, они убыли уже несколько суток назад и до сих пор не возвращались, так что все сходится.

– Значит, трое, – Черных снова взглянул на карту. – Что ж, будем надеяться, что все именно так и обстоит. Можешь передавать координаты в отряд. Пусть работают. Только добавь – неофициально, конечно, – чтобы там без фанатизма. – Произнеся последнюю фразу, Черных понял, что она несколько противоречит им же проведенному инструктажу в пункте «сорванной боевой задачи», но говорить больше ничего не стал.

– О чем задумался? – Фадеев скосил глаза на безмятежно развалившегося на коврике Ефимова. Выскользнувшее из прорехи облаков солнце осветило спрятанную за переплетением листвы его лицо с мечтательной полуулыбкой.

– Видишь, – подбородок старшего прапорщика приподнялся чуть вверх, указывая на капли росы, целой гроздью повисшие на переплетении ежевичных веток. Желтые лучи утреннего солнца пронзали их будто пиками, после чего разлетались в разные стороны всеми цветами великолепной радуги.

Фадеев начал поворачиваться в указанном направлении, но в этот момент небесные створки сомкнулись, и мир вновь погрузился в унылую серость пасмурного дня.

– Опоздал, – сокрушенно констатировал Ефимов, действительно сожалея, что ротный так и не увидел столь красочную картину. И, уже поясняя удивленно поднявшему брови Фадееву, добавил: – Роса как бриллианты отсвечивала. Красиво.

– Красиво, – согласился Фадеев и тоже, впав в задумчивость, потянулся к очередной банке с тушенкой. Когда же она оказалась в его руке, он довольно заулыбался, одним движением ножа вскрыл ее и, заедая прихваченным из ПВД хлебом, принялся насыщать проголодавшийся за ночь желудок.